Масса вещей, о которых я хотел написать тебе лично, попали в мое деловое письмо, так как я его написал раньше. На этот раз не беда, что другие тоже прочтут обо всей этой чепухе. Я все еще не мог собраться с духом, чтобы сделать выписки из Ф[ейербаха]. Здесь, в Париже эта материя кажется очень скучной. Но теперь эта книга у меня дома, и я очень скоро примусь за нее. Сладкоречивый вздор Вейд[емейера] прямо трогателен. Этот молодец сперва заявляет, что хочет составить манифест, в котором он назовет нас негодяями, а затем выражает надежду, что это не вызовет личных недоразумений. Нечто подобное даже в Германии возможно только на ганноверско-прусской границе. Прямо скандал, что твои денежные дела все еще в плохом состоянии. Я не знаю никакого другого издателя для наших рукописей*, кроме Леске, которого пришлось бы во время переговоров держать в неизвестности о критике его издательства. Лёвент[аль], наверное, их не возьмет, он под различными жалкими предлогами отказал Б[ернай]су в очень выгодном деле (жизнеописание здешнего старика, в двух томах, причем первый должен печататься теперь, а со смертью старика тотчас же рассылаться, после чего должен сразу последовать и второй том). К тому же он труслив — говорит, что может быть изгнан из Франкфурта, У Б[ернай]са есть надежда пристроить книгу у Брокгауза, который, конечно, думает, что она написана в буржуазном духе...