КОДЕКС ПРИРОДЫ 1

(...) Надо изумляться, больше того — надо признать чудом то количество нелепостей, которое наша мораль, почти одна и та же у всех наций, подносит нам под названием бесспорных принципов и правил. Эта наука, которая в своих основных аксиомах и их следствиях должна была бы быть столь же простой и очевидной, как сама математика, искажена в действительности таким множеством туманных и сложных идей, столькими мнениями, основанными на ложных предпосылках, что для человеческого ума представляется почти невозможным выбраться из этого хаоса: он приучается убеждать себя в том, в чем он не в силах разобраться. В самом деле, существуют миллионы положений, которые считаются несомненными и которыми вечно аргументируют,— это предрассудки. (...) Люди в продолжение стольких веков находятся во власти заблуждений, беспрерывно смущающих их покой. (...)

У человека нет ни врожденных идей, ни врожденных наклонностей. В первые минуты своей жизни он погружен в полное безразличие даже к собственному существованию. Слепое чувство, которое ничем не отличается от такого же чувства у животных, является первым двигателем, нарушающим это безразличие.(...)

Природа мудро соразмерила наши потребности с ростом наших сил; затем, твердо установив число этих потребностей на всю остальную нашу жизнь, она устроила так, чтобы они всегда несколько превышали границы наших возможностей. (...)

Если бы человек не встречал никаких препятствий к удовлетворению своих потребностей, то каждый раз после удовлетворения их он впадал бы в свое первоначальное состояние безразличия и выходил бы из него лишь тогда, ког-да его возбуждало бы ощущение вновь возникающих потребностей; легкость их удовлетворения не требовала бы знаний, превосходящих инстинкт животного, и человек был бы не более общественным, чем животное.(...)

Мир — это стол, на котором достаточно пищи для всех сотрапезников, и она принадлежит либо всем, потому что все голодны, либо лишь некоторым, потому что остальные уже насытились. Никто поэтому не является неограниченным хозяином мира и не имеет права притязать на это.(...)

Посмотрим еще раз, что сделала природа, чтобы расположить людей к единодушию, к общему согласию, и как она предупредила столкновение притязаний, которое могло бы произойти в некоторых частных случаях.

1.            Она заставляет людей, на основании одинаковости их чувств и потребностей, понять равенство их состояний и прав и необходимость общего труда.

2.            Разнообразя эти потребности в каждый данный момент, вследствие чего мы не все испытываем их в одинаковой степени и в одно и то же время, она предупреждает нас, чтобы мы поступались иногда этими правами в пользу других, и побуждает нас делать это без труда.

3.            Иногда она предотвращает возникающие между нами противоречия, соперничество желаний, вкусов, склонностей, создавая достаточное количество предметов для удовлетворения всех их в отдельности. Или же она разнообразит эти желания и наклонности, чтобы помешать им направиться одновременно на предмет, имеющийся в единственном числе; trahit sua quemque voluptas . *

4.            Разнообразя силу, труд, таланты сообразно различным возрастам нашей жизни или устройству наших органов, она предуказывает нам различные занятия.

5.            Она хотела, чтобы трудность и утомительность добывания предметов, нужных для удовлетворения наших потребностей, всегда несколько превышающих наши силы, когда мы одни, заставили нас понять необходимость прибегнуть к посторонней помощи и внушили нам приверженность ко всему, что нам помогает. Отсюда наше нерасположение к одиночеству, наша любовь к приятным сторонам и выгодам могущественного соединения — общества.

Наконец, чтобы пробуждать и поддерживать между людьми взаимопомощь и взаимную благодарность, чтобы указать им те моменты, когда им диктуются эти обязанности, природа предусмотрела малейшие детали: она заставляет людей испытывать поочередно тревогу или спокойствие, усталость или отдохновение, упадок или прилив сил.

Все размерено, все взвешено, все предусмотрено в чудесном автомате общества: его колёса, его противовесы, его пружины, его работа. Если видишь в нем противоположность сил, то это лишь колебание без толчков или равновесие без насилия, все в нем влекомо, все стремится к одной общей цели.

Одним словом, хотя эта машина состоит из разумных частей, она в некоторых отдельных случаях работает в общем независимо от их разума; рассуждения этого вожатого не допускаются, он остается лишь зрителем того, что совершает чувство. (...)

Если бы было установлено, что знатность людей и почтение к ним соответствуют их доброте и что уважение к ним будет расти лишь в той мере, в какой они будут становиться лучше,— то между ними не существовало бы никогда другого соревнования, кроме желания сделать друг друга счастливыми. Тогда праздность, безделье были бы единственными преступлениями и единственным бесчестьем. Тогда честолюбие заключалось бы не в желании порабощать или угнетать людей, а в том, чтобы превзойти их в изобретательности, трудолюбии, прилежании. Уважение, похвала, почести, слава были бы постоянным проявлением чувств благодарности и взаимной радости, а не постыдной данью низости или страху со стороны тех, кто их воздает, или суетной опорой того, что называют счастьем, и возвышением для тех, кто их требует и получает.

Единственный порок, какой я знаю во вселенной,— это жадность; все другие пороки, какое бы название им ни давали, представляют собою только его оттенки и степени: это Протей, Меркурий, это основа, которая приводит ко всем порокам. Анализируйте тщеславие, фатовство, гордость, честолюбие, хитрость, лицемерие, злодейство; разложите на составные части даже большинство наших лжедобродетелей — всюду вы получите в конечном результате этот тонкий, губительный элемент — любостяжание. Вы найдете его даже на дне бескорыстия.

Между тем, могла ли бы эта всеобщая чума — частный интерес, эта изнурительная лихорадка, эта губительная болезнь всякого общества — могла ли бы она привиться там, где она никогда не находила бы не только пищи, но и никакого опасного возбудителя?

Я думаю, что никто не станет спорить против очевидности следующего положения: там, где не было бы никакой собственности, не могло бы существовать ни одно из ее пагубных последствий. (...)

Если вы хотите брать людей такими, какими они являются в естественном состоянии, то отправимся в Америку: там мы найдем несколько племен, представители которых благоговейно соблюдают, по крайней мере в своих взаимных отношениях, драгоценные законы этой общей матери-природы, которые я отстаиваю всеми своими силами 2. (...)

Так как не подлежит сомнению, что всякая нация обязана своим происхождением одной или нескольким семьям, то она должна была, по крайней мере в течение некоторого времени, сохранять форму патриархального правления и повиноваться только законам, диктуемым чувством любви и нежности, которое поощряется и поддерживается среди братьев и родственников примером главы семьи. Под господством этой мягкой власти все имущество в семье было общее; себе самой эта власть ничего не присваивала в собственность.

Таким образом, всякий народ на земном шаре, по крайней мере при своем зарождении и на своей родине, управлялся так, как в наше время управляются маленькие народности Америки и как управлялись, говорят, древние скифы 3, бывшие своего рода рассадником других наций. Но по мере того как вместе с количеством семей народы эти численно возрастали, ослабевали чувства братского единения, а также власть отцов, становившаяся слишком раздробленной.

Те из этих наций, которые, в силу каких-нибудь особых причин, остались наименее многочисленными или дольше жили в своем отечестве, сохранили наиболее длительно свою первую, совершенно простую и естественную форму правления. Даже нации, значительно возросшие численно, но не менявшие места своего жительства, должны были сохранить форму правления все еще несколько патриархальную, несмотря на ослабление чувств, которые, по-видимому, могут властно царить только среди небольшого числа лиц, связанных почти все узами родства.

Нации, которым становилось слишком тесно в своей стране и которым приходилось вследствие этого переселяться, были вынуждаемы условиями путешествия и его трудностями или положением и природою своего нового места поселения вводить у себя порядки, по необходимости отменявшие установления патриархального строя; отсюда — новый ущерб чувствам, лежащим в его основе.

Таким образом, я различаю три физические причины ослабления патриархального правления.

Первая причина — это увеличение числа семей; привязанность, основанная на кровном родстве, как и дух общности, уменьшается пропорционально возрастанию их числа.

Второй причиной являются переселения, заставляющие каждую семью порывать узы общности, так как каждая из них берет на себя заботу об одной части поклажи или продовольствия.

Наконец, третья причина обусловлена трудностями, возникающими при устройстве на новых местах.

В этих причинах, ослабивших или угасивших чувства кровного родства и разрушивших почти всякую общность, я вижу источник распрей, которые могли возникнуть между отдельными лицами и семьями или между целыми нациями, а следовательно, и пагубное начало всякой междоусобицы, войны и разбоя.(...)

Всякий раздел имущества, равный или не равный, всякая частная собственность на эти доли представляют собою во всяком обществе то, что Гораций называет summi materia mali  **. Все политические и моральные явления суть следствия этой гибельной причины: ею можно объяснить и решить все теоремы или проблемы о происхождении и прогрессе; взаимной связи и сродстве добродетелей и пороков, беспорядков и преступлений; об истинных мотивах хороших и дурных поступков; о всех решениях и колебаниях человеческой воли; об извращенности страстей; о бессилии предписаний и законов сдержать их; о технических даже недостатках этих уроков; наконец, о всех чудовищных порождениях заблуждений ума и сердца. Причиной всех этих действий, говорю я, можно считать упорство, с которым все законодатели разрывали или позволяли разрывать основную связь всякой общественности путем узурпации владений из фонда, который должен был принадлежать нераздельно всему человечеству. (...)

Напрасно вы будете приписывать эти печальные перевороты случаю, слепому року, будто бы являющемуся причиной шаткости империй, как и судьбы частных лиц: это слова, лишенные всякого смысла.(...)

Если какой-нибудь народ придет к единодушному соглашению подчиняться только законам природы, как они изображены нами выше, если он будет соответственным образом вести себя под руководством своих отцов семейств, то это будет демократия.

Если для более верного соблюдения этих священных законов и исполнения их в большем порядке и с большей быстротой народ передаст власть в руки нескольких мудрецов, на которых будет возложена обязанность, так сказать, давать сигнал к действиям, указываемым и предписываемым этими законами,— это правление будет аристократическим.

Если для еще большей точности и правильности в движениях политического организма его пружины приводит в действие только одно лицо, тогда государство становится монархией, которая до тех пор не придет в упадок, пока в нее не проникнет частная собственность,— если это несчастье случится, оно может все погубить, но при нашей гипотезе существует тысяча способов предупредить его.(...)

Почти все народы имели или имеют еще и теперь представление о золотом веке — очевидно это то время, когда между людьми господствовала еще совершенная общественность, законы которой я развил выше. Быть может, золотой век — век первобытной невинности, когда человек в течение многих веков жил не сознавая, что это наилучший для него строй, и в этой его несознательности причина его порчи. Эта порча вызвала состояние варварства, разбоя, бедствия которых показали людям ценность их первоначального состояния. Они попытались приблизиться к нему посредством законов, которые долгое время были очень несовершенны и отменялись другими законами, более совершенными. Эти последние заменялись и будут, очевидно, заменяться новыми, еще более удовлетворительными, и так далее, пока очистившийся разум перестанет игнорировать уроки природы и будет постоянно находиться только под ее влиянием. Дойдя до этого счастливого предела, разумное создание приобретает всю доброту или нравственное совершенство, на какие оно способно; вероятно, по этим ступеням провидение ведет к нему человеческий род. (...)

Когда народы, уставши от собственных преступлений, начали вздыхать по радостям общественности и слушаться приказаний и советов тех людей, которых они считали способными восстановить ее, то разве не было легко заставить их познать основную причину всех их зол — собственность и внушить им ненависть к ней? Не было надобности в длинных рассуждениях, чтобы выяснить даже самой грубой толпе необходимость упразднить собственность навсегда. Разве для некоторых законодателей это было бы труднее, чем диктовать страшные законы? Нисколько. Но вместо того, чтобы при помощи этого прекрасного средства вернуть человека к его естественной добродетельности, всю цену которой ему дали почувствовать его недавние несчастья; вместо того, чтобы прочно утвердить его в этом счастливом состоянии,— они лишь подвесили его, если так можно выразиться, между этой точкой опоры и пропастью. (...)

(...) Я даю этот очерк законов в форме прибавления и вне плана, так как, к несчастью, слишком верно, что в настоящее время было бы почти невозможным основать подобного рода республику.

По этому тексту, не нуждающемуся в длинных комментариях, всякий разумный читатель может судить, от скольких бедствий эти законы избавили бы людей.(...)

Я не имею дерзкой претензии преобразовывать род человеческий, но у меня достаточно мужества, чтобы говорить истину, не смущаясь воплями тех, которые страшатся ее, потому что в их интересах обманывать человечество или оставлять его во власти заблуждений, жертвой которых они являются сами.(...)

Примечания

* «Каждый собственной страстью влечется» (Вергилий. Эклога II, 65). – Ред.

** «Зла источник величайшего» (Гораций. Оды, III, 24, с. 49). – Ред.

1.  «Кодекс природы» был издан анонимно в Амстердаме в 1755 г. В 1841 г. «Кодекс» был издан Ф. Вильгарделем впервые под именем Морелли.

На русском языке «Кодекс» был опубликован в 1923 г. под редакцией акад. В. П. Волгина. Настоящая публикация сделана с издания «Кодекса природы» в переводе М. Е. Ландау, под редакцией Ф. Б. Шуваевой, вышедшего в серии «Предшественники научного социализма» под общей редакцией акад. В. П. Волгина, изд-во «Academia», 1956.

2. См. наст, изд., с. 13; 22; с. 208, прим. 2; с. 295, прим. 2.

3. Общее название, данное греками населению, обитавшему в VII в. до н. э.— III в. н. э. в Северном Причерноморье; некоторые греческие авторы приписывали скифам общность имущества.

Печатается по: Морелли. Кодекс природы, или Истинный дух ее законов. М.— Л., 1956, с. 66, 73—79, 80—81, 95, 96, 115—117, 121, 122, 140—141, 145, 146, 169, 170 194, 209—225, 232—242, 244, 248.

Утопический социализм: Хрестоматия / Общ. Ред. А.И. Володина. – М.: Политиздат, 1982, с. 154-174.