2. Курсом перманентного компромисса

2. Курсом перманентного компромисса

Чем же можно объяснить тот удивительный, казалось бы, факт, что австромарксисты, стоявшие во главе столь влиятельной и многочисленной социал-демократической партии, неуклонно, шаг за шагом отступали под натиском реакции, допустив в конечном счете замену демократической республики другой формой государственной власти — авторитарным режимом? Ответ на этот вопрос кроется в анализе политической стратегии СДПА, которая в свою очередь вытекала из основных постулатов австромарксистской теории.

Сущность этой концепции заключалась в стремлении избежать

[178]

крайностей реформизма и большевизма, пройти между ними своим, «третьим путем» к победе социализма. При этом необходимо беречь ряды партии от раскола (вот в чем корни присущего австромарксизму «фанатизма единства»!), чтобы не допустить усиления левого или правого течения за счет ее бывших членов. Отсюда и проистекала политика своеобразного внутрипартийного консенсуса, допускавшего самый широкий плюрализм мнений внутри СДПА, лишь бы только они не вели к сокращению численности ее рядов и не нарушали единства в осуществлении политики партии.

Однако, как было показано в предыдущем разделе, на практике предотвратить появление оппозиции, стремившейся выйти за рамки СДПА, австромарксистским лидерам не удалось. Но ведь и среди них тоже не было полного единства! На всем протяжении существования Первой республики в австромарксизме выделялись левое и правое течения, связанные с именами Отто Бауэра и Карла Реннера. Взаимоотношения между ними непосредственно отражались на политическом курсе социал-демократической партии, а потому и нуждаются в более подробном освещении.

По мнению Н. Лезера, «термин «австромарксизм» в межвоенный период использовался прежде всего применительно к политической стратегии Бауэра или, вернее, отражал нехватку таковой у него. Взгляды Реннера, который во многих других отношениях был законным учителем и представителем австромарксизма, находились в противоречии с политикой Бауэра, что проявлялось неоднократно. В узком смысле, к которому часто сводилось на поздней фазе существования Первой республики слово «австромарксизм», Реннер вообще австромарксистом не был. Тактические разногласия между Бауэром и Реннером не приводили к конфликтам внутри партии, а ограничивались случайными вмешательствами Реннера в статьях и выступлениях на съездах. Поэтому противоречие между Реннером и Бауэром не с полной ясностью осознавалось современниками...» 75.

Следует учесть также, что число сторонников Бауэра и Реннера в рамках социал-демократической партии постоянно менялось. Причем иногда переход из правого крыла в левое и наоборот совершался не по политическим, а по личным, житейским мотивам. Пример тому — колебания между Бауэром и Реннером известного функционера СДПА Жака Ханнака (1892—1973), который в период Первой республики являлся одновременно редактором «Арбайтер-Цайтунг», сотрудником «Кампф» и главным редактором «Арбайт унд виртшафт». Между этими колебаниями и изменениями в его личной жизни явно просматривается параллель. В 20-е годы он часто приезжал к Реннеру в Глоггниц, познакомился там с Мартой Лоренц, на которой вскоре женился. Эмигрировав после прихода к власти фашистов в США, Ханнак женился там на Хильде Марморек, которая до этого была женой редактора «Арбайтер-

[179]

Цайтунг» Шиллера Марморека и близким другом Бауэра вплоть до его смерти в 1938 г. в Париже. Соответственно менялись и политические симпатии Ханнака.

Лезер считает, таким образом, что в основе политической стратегии австромарксизма лежали почти исключительно взгляды Бауэра. Вряд ли с этим можно безоговорочно согласиться. При всех различиях позиций Бауэра и Реннера иногда оказывалось так, что курс, предложенный первым, соответствовал многому из того, о чем говорил второй. Еще в 1917 г. на съезде СДПА левая оппозиция, объединенная в союзе «Карл Маркс» и руководимая Фридрихом Адлером, выступила со специальным заявлением, которое было направлено против политики, предлагавшейся Реннером 76. В нем говорилось: «Мы отклоняем любой длительный союз с буржуазными партиями, любой политический блок». Реннер возражал: «Государство владеет нами в трудовом процессе, оно теперь держит в своих руках всех людей. При таких обстоятельствах рабочий класс не может осуществлять политику, которая состоит только из общих принципов, но не является конкретной практикой в государстве, в котором он живет. В этом видят мой реформизм» 77.

В сентябре 1917 г. из русского плена вернулся Отто Бауэр и возглавил левых вместо Ф. Адлера, который в это время находился в тюрьме за убийство 21 октября 1916 г. премьер-министра Штюргка. И вот вскоре происходит изменение их позиции по отношению к коалиции, практически, как мы покажем чуть ниже, в духе Реннера.

Наличие некоторых общих моментов можно объяснить не только стремлением обоих наиболее видных теоретиков австромарксизма найти «третий путь», но и их приверженностью к демократии. При этом следует учесть, что борьбу между капитализмом и социализмом австромарксизм трактовал в сущности как противоречие демократии и диктатуры. Причем капитализм он оценивал как довольно гибкую систему, далеко не всегда связанную с тоталитаризмом (только в особых ситуациях, например, с приходом к власти фашизма). Поэтому в условиях капитализма есть возможность мирного перехода к социализму. Но в борьбе за новое общество рабочий класс должен использовать исключительно демократические средства и методы, чтобы не «раздражать» капитализм, не провоцировать его, не вызвать перехода к авторитарной, диктаторской форме правления. Отсюда логично вытекала и идея консенсуса, но теперь уже не только во внутри-, но и в межпартийном масштабе. Пусть будет много партий, прогрессивных и реакционных, главное, чтобы их действия не были направлены против демократии.

Иное дело — большевизм. Этот путь, считали австромарксисты, неизбежно связан с диктатурой и ограничением свободы человека

[180]

в самом широком смысле слова. Правда, их отношение к диктатуре не было неизменным, оно эволюционировало в соответствии с развитием политической и экономической обстановки в СССР — единственной стране в мире, где шло практическое осуществление идеи социалистического преобразования общества. В работе «Большевизм и социал-демократия», написанной в 1920 г., Бауэр довольно доброжелательно писал: «Впервые пролетариат захватил господство над целым государством, впервые он предпринял попытку сломать капиталистическую организацию общества и создать социалистический общественный строй» 78.

Успехи первых пятилеток вызвали неоднозначную оценку среди социал-демократии. Дискуссию по этому вопросу на страницах журнала «Кампф» в декабре 1931 г. начал Бауэр. Он признал большие возможности диктатуры пролетариата, установленной в России, хотя и отменил, что там отсутствует демократия — главное условие построения социализма. Бауэр, правда, подчеркивал, что только диктатура может заставить миллионы крестьян производить то количество аграрной продукции, которое необходимо для городского пролетариата. Его главные оппоненты, бывшие лидеры российских меньшевиков Дан (у него в Петрограде в 1917 г. несколько дней гостил Бауэр перед возвращением на родину) и Абрамович, заявили, что в отличие от него менять свою первоначальную оценку не собираются. Признав, что они недооценили возможности Советской России, Дан и Абрамович отмечали тем не менее противоречивость социалистического планирования. Федор Дан выражал несогласие с доминантной идеей Бауэра об исторической необходимости диктатуры, считая, что тот рассматривает ее статично, без учета процесса развития. Бауэру ставили в вину отождествление диктатуры 1917 и 1932 г., поскольку она в те годы носила различный социальный характер и, следовательно, выражала различные классовые интересы. Вопреки мнению Бауэра, Дан считал, что советский промышленный пролетариат давно пассивен и разоружен, а активна и вооружена только коммунистическая партия, точнее, ее часть, вышедшая из рядов рабочего класса и составившая теперь аппарат диктатуры 79.

С несколько иных позиций критиковал взгляды Бауэра на пролетарскую диктатуру Фридрих Адлер. Он писал: «То, что случилось в России, есть нечто совсем другое, чем то, что марксизм объявил путем к социализму. Пока еще нельзя сказать, хорошо это или плохо, реально или нереально, правильно или ошибочно. Но из того факта, что это нечто совсем иное, следует необходимость исследовать, что же означает фактически в свете марксизма сталинский эксперимент» 80. Частично он соглашался с Бауэром, признавая за диктатурой такую социальную функцию, как регулирование экономического развития, но решительно возражал против характе-

[181]

ристики планирования и коллективизации как «элементов социализма».

Несмотря на все эти нападки, Бауэр и в дальнейшем иногда высказывался о необходимости диктатуры, считая, что она должна существовать более короткое время и носить другой характер, чем в Советском Союзе. В 1934 г. он писал по этому поводу: «Диктатура пролетариата не самоцель и не может быть таковой. Она лишь средство, которое должно использоваться пролетариатом в целях уничтожения классового деления общества и создания тем самым предпосылок для установления социалистической демократии» 81 Именно в ней видел Бауэр конечную, высшую ступень развития демократии, которой предшествовали буржуазная и пролетарская стадии. Еще более укрепился он в убеждении о необходимости диктатуры после того, как в Австрии пришел к власти режим Дольфуса-Шушнига. Эрнст Фишер, известный деятель социал-демократического, а затем коммунистического движения, на долгие годы запомнил слова, которые сказал Бауэр на брюннском вокзале, провожая его в Вену для налаживания связей между КПА и партией «революционных социалистов»:

«Социалистическое общество в СССР находится в стадии становления. Такой переворот способна была осуществить только диктатура. Создание это удалось в более совершенной форме, чем я смел надеяться. За это заплачено дорогой ценой: ценой индивидуальной свободы, с которой связана гуманность. Хотя результаты опьяняюще велики... Противоречивая и двоякая буржуазная демократия заражает своим оппортунизмом и утилитаризмом все классы, в том числе и пролетариат. Она разочаровала большие массы рабочих вследствие их экономической зависимости, но все же и осуществила дело их освобождения. Это ее наследство стоит взять в социализм. Я думаю, это необходимо для обеспечения защиты свободы и достоинства каждой личности от власть имущих, свободного соревнования идей, равного участия каждого во всех решениях общества» 82.

На оценку Бауэром результатов развития советского общества в последние годы его жизни не могли не повлиять, конечно, многочисленные факты репрессий и нарушений законности в 30-е годы. В Австрии, как и в других странах Европы, хорошо знали многих из тех видных партийных и государственных деятелей, кто был безжалостно осужден по вымышленным обвинениям. Некоторых знал и О. Бауэр. В 1934 г. он встречался, например, с Н. И. Бухариным, который приезжал с целью приобретения права на издание сочинений Маркса и Энгельса, принадлежавшего СДПГ. Все это еще более обостряло чувство печали, вызванное творившимися в те годы расправами.

26 января 1936 г. Бруно Крайский с фальшивым паспортом приехал в Брюнн, чтобы встретиться с Бауэром. Тот выгля-

[182]

дел плохо, жаловался на ревматические боли в левой руке. Но его жена Хелена заметила, что боль эта вызвана не ревматизмом, а московскими процессами, по поводу которых Отто Бауэр очень переживал 83. Эти чувства и направляли, скорее всего, его острое перо, когда он писал горькие строки, которые вошли в его последнюю книгу «Между двумя мировыми войнами?» (Париж, 1938): «Диктатура пролетариата — это не то, что было задумано Лениным как «высший тип демократии» без бюрократии, полиции, постоянной армии... Она стала диктатурой партийной бюрократии, которая подавила всю свободу выражения мнений и волеизъявления в партии и господствует над народом посредством мощного аппарата государственной и хозяйственной бюрократии, полиции и постоянной армии» 84.

Где же логика? — может воскликнуть придирчивый читатель. Вначале говорили о двух течениях в австромарксизме, а затем о схожести взглядов Бауэра и Реннера. Так что же все-таки преобладало — общее или специфическое? На такой вопрос можно ответить без особых колебаний: преобладали, безусловно, различия. Проявлялись они хотя бы в том, как Бауэр и Реннер оценивали сам факт свершения социалистической революции в России.

Бауэр рассматривал ее как величайшее событие XX в., однако подчеркивал, что революция произошла изолированно, в отсталой аграрной стране. Это и привело к складыванию «деспотического социализма», что выражалось в запрете партий, культе личности и т. д. (индустриализацию и коллективизацию, он, правда, относил к исторически прогрессивным явлениям). Вследствие всего этого «русский путь» был совершенно неприемлем для рабочего движения Запада, поскольку был порожден специфическими условиями России 85.

Будучи опытным политиком, Реннер тоже счел необходимым высказаться вначале в поддержку революции в России. На страницах «Кампф» в 1918 г. он заявил даже, что «если бы был там, то, видимо, пошел бы вместе с большевиками». Однако далее в полной мере проявилось негативное отношение Реннера, оценка Октябрьских событий как чисто русского явления. В 1924 г. он, например, писал: «Я убежден, что российская революция с самого начала и по сегодняшний день совершалась под давлением обстоятельств и что впоследствии его историческая вынужденность была возведена в ранг добродетели» 86. Так случалось и при обсуждении многих других вопросов, когда при некоторой схожести позиций наблюдались все же подходы слева и справа, причем разница между ними была иногда столь тонка, что даже не ощущалась товарищами по партии.

Таким образом, в основе политического курса СДПА лежали взгляды как Бауэра, так и Реннера, в которых были отражены все

[183]

названные выше теоретические положения австромарксизма. Суть этого курса на протяжении всего межвоенного периода можно выразить так: постоянное стремление к компромиссу как главному средству сохранения демократии, в рамках которой возможна победа социализма наиболее приемлемым и реально достижимым путем — завоеванием на свою сторону 51% голосов избирателей, что позволит создать однопартийное социал-демократическое правительство. Именно этим объясняется создание в марте 1919 г. правительственной коалиции СДПА и ХСП.

Как уже отмечалось выше, Реннер был давним сторонником достижения соглашения с буржуазными партиями. Что же касается Бауэра, то он поддержал идею создания коалиции потому, что в конкретной исторической обстановке, характеризовавшейся прежде всего равновесием классовых сил (вспомним итоги первых общенациональных выборов!), видел в ней средство создания сильного демократического центра, способного противостоять реакции, а также надеялся, что это поможет избежать раскола социал-демократии.

При этом он подчеркивал, что такие коалиции могут носить лишь временный характер, поскольку рано или поздно будут разрушены классовыми антагонизмами, в результате чего установится господство либо буржуазии, либо рабочего класса. Таким образом, в основе коалиционных замыслов лежала все та же идея внутреннего и внешнего консенсуса и связанная с ней надежда, что методами демократии (по сути, буржуазной) можно прочно связать руки буржуазной же по своему характеру реакции. Защищая коалицию, Бауэр ссылался на указание Энгельса о том, что в определенных условиях, когда наступает равновесие классовых сил, государство утрачивает свою роль органа классового угнетения и становится нейтральным «третейским судьей».

А почему же пошла на создание коалиции христианско-социальная партия? Об этом ясно и лаконично сказал ее лидер Зайпель: «Если мы не можем уничтожить социальную революцию, то мы должны хотя бы возглавить ее» 87. В этом высказывании отражено и то главное противоречие, которое существовало между СДПА и ХСП: первая считала образование республики прогрессивным шагом на пути создания нового общества, а вторая видела в нем лишь насильственно достигнутый финал «великого времени». И не следует расценивать как простую вежливость слова Зайпеля, сказанные им во время встречи с семьей бывшего кайзера в Швейцарии: «В настоящее время реставрация невозможна. В первые десять лет. Затем я призову кайзера» 88.

Эта внутренняя противоречивость образованной коалиции и предопределила ее скорый распад. Поводом к нему послужил конфликт, вспыхнувший в январе 1920 г., когда социал-демократическая партия, используя ситуацию, сложившуюся в результате

[184]

подавления реакционного путча Каппа в Германии, добилась законодательного утверждения солдатских Советов. ХСП развернула дебаты по этому вопросу, ссылаясь на § 10 военного закона, согласно которому документы, касавшиеся изменений в воинском уставе, должны были приниматься правительством, а не государственным секретарем. Депутат от ХСП Леопольд Куншак вообще потребовал полной ликвидации созданной СДПА системы организаций в армии. В полемику с ним вступил Карл Лейтнер, талантливый журналист и оратор. В результате уже 28 мая 1920 г. последовало заявление Бауэра о необходимости выхода из коалиции, так как позиции социал-демократии в правительстве очень слабы 89.

Однако не менее важной причиной было и то, что дальнейшее сохранение коалиции грозило расколом партии (т. е. нарушением внутреннего консенсуса). Бауэр не мог не видеть, что внутри СДПА она оценивается по-разному, и борьба этих противоположных точек зрения постоянно усиливается. Исключительно острые дебаты по этому вопросу происходили в рабочих Советах 90. К тому же и ХСП тяготилась уже своим партнером, поскольку оказалась в сложной ситуации, будучи одновременно и правящей, и оппозиционной партией.

Последовавшие вскоре за окончательным крушением коалиции в июне 1920 г. события впервые показали, что курс на компромисс негативно влияет на политические позиции австромарксизма. Как уже говорилось, на парламентских выборах 17 октября 1920 г. СДПА получила 62 мандата вместо 72 в 1919 г., а ХСП — 72 вместо 69 и смогла теперь вместе с пангерманцами, завоевавшими 19 депутатских мест, образовать буржуазное большинство.

Выход из коалиции существенно повлиял и на деятельность рабочих и солдатских Советов. Г. Хаутманн отмечает, что после июньских событий 1920 г. происходит некоторое улучшение отношений между вождями и массами, сказавшееся положительно и на взаимодействии социал-демократии и Советов. Став в оппозицию к буржуазному парламентскому большинству, СДПА сложила с себя груз ответственности за непопулярную в народе политику правительства. Другим следствием было «медленное, но верное исчезновение идеи необходимости еще более решительной борьбы с радикально настроенным меньшинством в рамках рабочих Советов и использования их как инструмента сдерживания социально-революционных устремлений» 91.

Но все эти события не привели к радикальному изменению политического курса австромарксизма. Явно компромиссный характер носила принятая 1 октября 1920 г. конституция Австрийской республики. Многие статьи были, по сути, демократическими. Социал-демократам удалось добиться сведения до минимума прав нижней палаты парламента, задуманной ХСП как противовес верхней. Не осуществилось стремление буржуазно-католических кругов

[185]

к усилению исполнительной власти по отношению к законодательной: согласно конституции президент имел мало возможностей влияния на политику правительства, оно даже назначалось не им, а парламентом, как, впрочем, и сам федеральный президент, который избирался Национальным Собранием. Но все же в конституции было закреплено федеративное устройство государства, а принцип федерализма настойчиво предлагался ХСП, потому что в некоторых землях влияние церкви оставалось традиционно сильным. СДПА пошла на существенные уступки также в области школьного образования и народного просвещения.

Вскоре после принятия конституции начались оживленные дебаты по проблеме оздоровления австрийской экономики. 1 октября 1921 г. социал-демократическая оппозиция предложила ряд мероприятий, направленных на выход из хозяйственного кризиса: принятие нового финансового плана, реорганизацию налогового ведомства с целью увеличения поступлений в казну, введение прогрессивного имущественного налога, повышение земельного налога, а также ограничение государственных расходов в ходе осуществления реформы управления с помощью внутренних принудительных займов, поступления от которых должны были использоваться для инвестиций, передачу многочисленных федеральных предприятий кооперативным учреждениям и др. Из всего этого правительство буржуазного большинства поддержало только идею о введении государственных пособий на продукты питания. Правящий блок видел единственную возможность преодолеть кризис экономики в получении крупного международного займа, даже если он будет сопровождаться некоторым ограничением хозяйственной самостоятельности местного капитала.

В этой ситуации СДПА оказалась перед альтернативой: «...или как конструктивной оппозиции сказать условно «да» будущему женевскому договору, чтобы потом упорно бороться за его детали с помощью конкретных лозунгов как цену за свое «да», или заявить твердое «нет» в духе враждебной оппозиции». Но стремление к компромиссу привело на практике к колебаниям и непоследовательным действиям. 23 августа 1922 г. социал-демократия выступила с манифестом, обращенным главным образом к канцлеру Зайпелю, который содержал в себе, как считает Лезер, скрытое предложение заключить коалицию с ХСП при условии, что «буржуазные партии осознают опасность полного краха нашей экономики, спастись от которого не сможет ни один класс... и прекратят саботаж против важнейших экономических и социальных мероприятий» 92. Но в то же время лидеры СДПА развернули борьбу против ратификации Женевских протоколов, благодаря которым страна получила займ в 650 млн золотых крон, что, однако, поставило хозяйственную и финансовую деятельность австрийского

[186]

правительства, банков и промышленных предприятий под контроль генерального комиссара Лиги Наций и иностранных советников.

Борьба против Женевы наглядно показала, что желание выглядеть «революционно», чтобы не вызывать недовольства радикально настроенных рабочих, и одновременно «не перегнуть палку», чтобы не рвать окончательно с буржуазным правительством, толкая его тем самым к антидемократическим действиям, привело в действительности к сдаче политических позиций и поражению. Немного позже это признал и сам Бауэр: «4 октября 1922 г. было реваншем Зайпеля за 12 ноября 1918 г. Национальная революция в Австрии была ликвидирована. Женевский договор означал не только ликвидацию национальной революции, одновременно он был этапом в уничтожении социальной революции 1918 г. Одним ударом Женевский договор изменил соотношение сил между классами» 93.

Однако стремление к соблюдению внутреннего и внешнего консенсуса по-прежнему обусловливало большое расхождение между революционной фразеологией и пассивностью в реальной политической борьбе, следствием чего было дальнейшее отступление социал-демократии под натиском реакции и постепенное разрушение столь милой сердцам австромарксистов социальной гармонии (когда все действуют в рамках демократии и средствами демократии). С особой силой все это проявилось в событиях 1926— 1927 гг.

С 30 октября по 3 ноября 1926 г. в Линце проходил очередной съезд социал-демократической партии. На съезде была разработана весьма радикальная программа по аграрному вопросу, аналогов которой в европейском рабочем движении не имелось. Хотя в ней не содержалось требования национализации крупной земельной собственности и раздела ее между крестьянами, но главным носителем прогресса в сельском хозяйстве признавались крупные аграрные предприятия, создаваемые на кооперативной основе и полностью независимые от владельцев земли. До того как созреют предпосылки для перехода к кооперативному хозяйству, национализированную землю предполагалось сдавать в аренду прежним владельцам или оставлять ее у теперешних арендаторов, но под контролем государства. Выдвигалось требование раздела лесов и пастбищ с их последующим оптимальным использованием в хозяйстве, а также упразднения частной охоты и семейных фидеикомиссов. Предусматривалось и создание широкой сети аграрных школ для крестьян.

Вся эта программа была полностью выдержана в австромарксистском духе. Ее авторы преследовали цель добиться социализации сельского хозяйства, т. е. включения крестьян в процесс планирования хозяйственной деятельности и развития на этой основе крестьянского самоуправления, избежав при этом «больше-

[187]

вистского деспотизма» в аграрном вопросе. Мысль о коллективной форме хозяйствования непосредственно вытекала из австромарксистских представлений о государстве. Отто Бауэр по этому поводу писал: «Мы отвергаем либерально-индивидуалистический принцип, согласно которому государство не должно вмешиваться в хозяйственную жизнь... мы отклоняем также консервативно-полицейский принцип, согласно которому государственная бюрократия до мелочей должна регламентировать экономику. В противовес им мы отстаиваем демократический принцип: государство может и должно в интересах народа побуждать единоличников по мере надобности и через обязательные предписания к рациональному ведению хозяйства, но предписания эти должны проистекать не из произвола стоящей над крестьянами бюрократии, а исходить от свободно выбранного представителя крестьянской общности» 94.

Аграрная программа СДПА, принятая на съезде 1926 г., отражала и многие другие основные общественно-политические взгляды австромарксистов. В ней было налицо стремление добиться отмены привилегий крупных землевладельцев, обеспечить равный доступ сельского населения к материальным и духовным ценностям, сформировать слой «культурных аграриев» посредством всеохватывающей системы сельскохозяйственного просвещения. Предусматривалось и значительное ограничение индивидуальных прав в том случае, если они противоречат интересам непосредственных производителей или общества в целом. И хотя в программе не содержалось указания на конкретный механизм, который мог бы обеспечить воплощение провозглашенных принципов в действительность, многие из ее положений и сегодня звучат достаточно актуально.

Однако главная особенность съезда в Линце заключалась в том, что ряд предложений принятой там новой программы социал-демократической партии выходил за пределы традиционного для австромарксизма уровня «революционности». Правда, сохранилась приверженность к аншлюсу, поскольку победа социализма признавалась возможной только в большой социальной общности, а не в маленькой, зависимой от мирового капитализма стране. Отразилась в программе и идея о том, что в ближайшие годы пролетариат может завоевать власть в Австрии, получив на выборах большинство голосов избирателей. Но для этого надо выиграть у буржуазии битву за «средние слои» (вот причина выдвижения радикальных требований в аграрном вопросе). «Социал-демократическая партия стремится к захвату власти в демократической республике не для того, — говорилось в программе, — чтобы свергнуть демократию, а чтобы поставить ее на службу рабочему классу, приспособить государственный аппарат к потребностям рабочего класса и использовать его как средство власти с целью

[188]

изъятия у капиталистов и крупных земельных собственников сконцентрированных в их собственности средств производства и обмена и передачи их в собственность всего народа» 95

Еще до съезда на заседании комиссии по выработке проекта программы Бауэр предложил ввести в него пункт, предусматривающий в случае отхода буржуазии от принципов демократии использование пролетариатом средств диктатуры. Против этого выступил Ю. Дойч, считавший, что такая трактовка будет означать идентификацию социал-демократии с большевистской диктатурой. По сути дела, он солидаризировался с Максом Адлером, который почти не различал «диктатуру пролетариата» и «терроризм», рассматривая вопрос о применении силы не как принципиальный, а как чисто тактический.

Бауэр возражал против такого подхода. Для него диктатура была «горькой необходимостью», используемой тогда, когда средствами демократии бороться уже невозможно. Во включении в программу понятия диктатуры ему виделся и реальный путь к сохранению единства партии, поскольку это соответствовало интересам радикально настроенных рабочих — социал-демократов. В таком духе и был выдержан его доклад на съезде. «Новая программа, — говорил он, — должна не основывать новую политику партии и давать новое направление нашей политической борьбе, а резюмировать процесс самосознания организованного рабочего класса... Австрийский пролетариат, хотя и отступил от некоторых завоеваний 1918 г., в отличие от рабочего класса других стран не разгромлен и сумел уберечь себя от раскола... Надежды большевизма — иллюзия... Мы сможем завоевать политическую власть, если весь рабочий класс действительно образует в борьбе за это единую армию, если действительно будет достигнуто единство всего рабочего класса... Демократия — это путь, которым мы хотим идти, вооруженная самозащита — тот путь, которым мы должны идти, если нас вынудит враг... Действовать демократично, пока это возможно, средствами диктатуры, если нас вынуждают и пока нас вынуждают» 96.

Большинством голосов формулировка Бауэра была включена в программу. В окончательном варианте она звучала так: «Если буржуазия попытается средствами насилия воспротивиться превращению капиталистического общества в социалистическое, то рабочий класс будет вынужден сломить сопротивление буржуазии средствами диктатуры» 97. Но даже со всеми оговорками Бауэра это вызвало резкую критику и недовольство правых австромарксистов. «Линцская программа 1926 г., — считает, например, Б. Крайский, — имела одну ужасную словесную ошибку: предложение о «диктатуре пролетариата», которое прилипло к партии, как клеймо» 98. Причем эта традиция сохранилась в социал-демократической литературе до настоящего времени. По мнению Н. Ле-

[189]

зера, концепция Линцской программы не была свободна от теоретических слабостей и неточностей, которые еще более усугублялись вульгаризированной пропагандой. Он подчеркивает также, что в концепции Бауэра и в программе СДПА использовались различные дефиниции гегемонии пролетариата. Первая охватывала промышленных и сельскохозяйственных рабочих, служащих, крестьян, представителей других социальных групп, исключая только крупных капиталистов, буржуазных представителей среднего слоя, крупных земельных собственников и кулаков, — т. е. к пролетариату относились все, кто продает свою рабочую силу. Вторая включала лишь пролетариат в собственном смысле слова, т. е. промышленных рабочих 99.

Июльские события 1927 г. показали, что радикальные заявления, сделанные австромарксистами в Линцской программе, расходятся с их желанием не выходить за рамки демократических форм борьбы, или, иначе говоря, не прибегать к решительным революционным действиям. Это привело не только к новому отступлению СДПА от своих политических позиций, но и послужило началом окончательного крушения внутри- и межпартийного консенсуса.

Поражение австромарксизма в июле 1927 г. было настолько очевидным, что его признали единодушно социал-демократы и представители буржуазных кругов. Видный деятель СДПА Отто Лайхтер прямо заявил, что «катастрофу 15 июля 1927 г. можно считать началом заката австрийской социал-демократии» 100. А тесно связанный с католическими кругами консервативный еженедельник «Дас Нойе Райх» охарактеризовал итоги июльских событий так: «Социал-демократические вожди проиграли битву. Они проиграли ее «снизу», оставаясь в стороне от своих товарищей по партии; они проиграли ее «сверху» в отношении правительства, так как порядок был быстро восстановлен и лозунг забастовки, которым они хотели поднять радикальный дух, безусловно запоздал...» 101

Последовавшие затем события отражали процесс интенсивного распада внутрипартийного единства. Уже на съезде 1927 г. пассивность австромарксистских лидеров социал-демократии подверглась острой критике как слева (прежде всего, со стороны М. Адлера), так и справа (при этом сторонник Реннера Оскар Требич сделал своеобразный вывод о том, что «лучше жить с неверной теорией, чем погибнуть при попытке осуществления правильной теории»). Но лидеры, отбиваясь от многочисленных ударов, сохраняли приверженность к промежуточному, «третьему» пути. Бауэр заявил, что ошибаются и левые, и правые критики. Восстановление аппарата насилия, защищающего буржуазный строй, явилось результатом социального развития Европы начиная с 1918 г., а не ошибок социал-демократии. «Душу социализма» Бауэр оп-

[190]

ределил как «синтез трезвого реализма и революционного энтузиазма» 102.

Еще более напряженно проходил съезд, состоявшийся с 13 по 15 ноября 1931 г. в Граце. Горячая дискуссия вспыхнула при обсуждении вопроса о тактике. Значительная часть делегатов потребовала отказа от пассивных, выжидательных действий и перехода к решительной борьбе с целью восстановить в полной мере демократический характер республики. Штайниц утверждал, что нынешняя тактика является консервативной, между тем народ революционизировался, поэтому его интересам, чувствам, наклонностям соответствуют теперь более решительные действия 103. Решительной антифашистской борьбы потребовал руководитель социал-демократической организации Штирии К. Валлиш 104. А Фалле из Клагенфурта отметил, что без изменения тактики невозможно вернуть веру в искренность целей партии 105. Но наибольшее волнение на съезде вызвало выступление Кэте Лейхтер, в котором она выдвинула тезис о том, что в сложившейся ситуации противостоять натиску реакции, и прежде всего фашизма, можно лишь путем установления диктатуры пролетариата. «Мы должны, — заявила она, — выйти на верную дорогу, чтобы в большей степени политизировать жизнь организаций, мы должны, как это уже было в трудные годы периода революции, снова призвать к жизни такой метод, как рабочие Советы» 106.

Против смены тактики выступили вожди СДПА, противопоставившие себя фактически основной партийной массе. Г. Профт заявила, что тактику менять не надо, партия находится на верном пути 107. О. Хельмер, один из руководителей социал-демократической организации Нижней Австрии, считал, что недовольство членов СДПА ощущается, но это является следствием кризиса экономики, а в целом партия здорова 108.

Однако особое беспокойство и негодование лидеров социал-демократии вызвали идеи, высказанные К. Лейхтер. В. Элленбоген заявил, что «диктатура приведет рабочий класс к низкопоклонству и рабскому образу мыслей» 109. О. Бауэр, анализируя в своем выступлении экономический и политический кризис в Австрии, нашел схожесть с русской ситуацией 1917 г., но отметил, что рабочих нельзя поднимать на штурм, ибо их неминуемо разобьют. И если даже удастся временно захватить власть, австрийские рабочие в условиях враждебного окружения не смогут ее удержать. Вместе с тем Бауэр отметил, что в 70—80-е годы XIX в. рабочие верили, что лишь свержение капиталистического строя принесет им облегчение, а затем на первый план вышел реформизм, теперь же повторяется первоначальная ситуация 110.

Борьба течений в СДПА не могла не проявиться и при обсуждении вопроса о новой правительственной коалиции, заключить которую предложила социал-демократам в 1931 г. ХСП. Объясня-

[191]

лось это тем, что на рубеже 20—30-х годов у христианско-социальной партии обострились отношения с воспрянувшими духом после июля 1927 г. национал-социалистами. Остатки «демократического чувства» (выражение А. Диаманта.— Авт.) в рядах ХСП испортили и ее отношения с хаймвером. Как писал в своих мемуарах один из лидеров католических профсоюзов Л. Куншак, хаймверовцы с присущей им грубой прямотой говорили о сторонниках сближения с социал-демократами, что «они не могут дождаться, как бы лечь в постель с красной шлюхой» 111. В результате партия оказалась фактически в политической изоляции и была лишена возможности образовать парламентское большинство.

Правое крыло социал-демократической партии положительно отнеслось к предложению ХСП. Но победила все-таки точка зрения Бауэра, который отверг идею коалиции. Чем же объясняется столь кардинальное изменение его позиции по сравнению с 1919 г.? Оппоненты Бауэра связывали это с тем, что и после событий 1927 г. он сохранял еще веру в решающую силу рабочего класса, шуцбунда и других пролетарских организаций. В этот период он действительно сохранял еще надежды на достижение большинства голосов избирателей, создание однопартийного правительства и поэтому не видел необходимости в том, чтобы отягощать социал-демократию долей ответственности за политику, проводимую полубуржуазным правительством. Правые австромарксисты считали, что это заблуждение проистекает из ошибочной оценки Бауэром июльских событий 1927 г. и склонны были объяснять этим последующий крах Первой республики. В. Элленбоген отмечал в своих мемуарах: «Достижение социалистического большинства казалось делом времени, но борьба партий за власть только в спокойные времена и в условиях демократии развивается по законам арифметики» 112. По мнению Б. Крайского, было четыре шанса избежать аншлюса: предложение Зайпеля о коалиции в 1931 г., которое СДПА напрасно отклонило; обращение О. Поллака через Э. Винтера после путча нацистов в июле 1934 г. с призывом провести редемократизацию, не поддержанное канцлером Шушнигом; заявление «нелегальных социалистов» (о них читатель узнает чуть позже) в поддержку независимости Австрии; плебисцит после возвращения Шушнига из Берхтесгадена 113.

Нам представляется, однако, что отказ Бауэра от коалиции был также одной из последних попыток избежать раскола партии. К тому же он не мог не видеть усиления антидемократических тенденций в политике ХСП и не понимать, что предложение Зайпеля (поддержанное, кстати, далеко не всеми членами руководимой им партии) носило временный, тактический характер. В подтверждение этого можно сослаться на иронические слова, сказанные военным министром и представителем христианско-социальной партии Карлом Вогуэном: «Уважаемый доктор Реннер! Мы 

[192]

не заключим коалиции с участниками июльских событий и их защитниками. Мы не вступим в коалицию с людьми, для которых амнистия тех, кто виновен в поджогах и других преступлениях, важнее, чем благополучие мирных граждан» 114.

Но как бы то ни было, можно с уверенностью констатировать, что и в этой ситуации австромарксисты не пошли на радикальное изменение своего политического курса. Они по-прежнему были против выхода за рамки мирных, «демократических» форм борьбы, что на практике выливалось в пассивные, выжидательные действия. Это и позволило реакции вначале разогнать парламент, а затем разгромить рабочее движение в феврале 1934 г.

События 1933—1934 гг. стали печальным, но закономерным итогом политики, проводимой СДПА на протяжении всего периода Первой республики. Установление авторитарного режима означало окончательное крушение политического консенсуса, предполагавшего, согласно австромарксистской теории, объединение самых различных по характеру партий в рамках демократии. После февраля 1934 г. произошел идейный и организационный раскол социал-демократической партии, что явилось свидетельством полного краха и внутрипартийного курса австромарксизма, направленного на сохранение единства ее рядов при наличии полного плюрализма позиций и мнений. В мае 1934 г. Реннер, Брайтнер, Эммерлинг и другие лидеры СДПА дали письменное обязательство воздерживаться от политической деятельности, после чего были отпущены на свободу и вели уединенный образ жизни. Реннер, например, все военные годы занимался главным образом стихосложением. О. Бауэр и Ю. Дойч эмигрировали в Чехословакию, образовав в Брюнне (Брно) Заграничное бюро австрийской социал-демократии (сокращенно ЗАС).

Уже 25 февраля 1934 г. Загранбюро удалось выпустить первый номер «Арбайтер-Цайтунг», в котором говорилось: «ЗАС не желает быть новым партийным руководством. Новое партийное руководство должно быть образовано из товарищей, действующих в Австрии...» 115 И Отто Бауэр в своей последней книге «Нелегальная партия», вышедшей уже после его смерти в Париже, прямо заявлял, что ЗАС не руководило деятельностью ЦК нелегальной партии, что ЦК часто поступал вопреки советам из Брюнна 116.

Своей задачей, как указывалось в «Арбайтер-Цайтунг», Загранбюро считало: «...поддерживать борьбу товарищей в Австрии посылкой газет, листовок, брошюр... ЗАС контактирует с Социалистическим рабочим Интернационалом и международным профсоюзным объединением с целью организации помощи семьям погибших и арестованных» 117. Новой партии действительно была необходима поддержка социал-демократических лидеров из Загранбюро, так как, во-первых, только О. Бауэр с его влиянием и авторитетом мог способствовать признанию ее в международных орга-

[193]

низациях, а, во-вторых, партии, особенно на первых порах, очень трудно было бы самой наладить выпуск и распространение нелегальных печатных органов.

Однако и Загранбюро не могло обойтись без связей с партией, действовавшей в Австрии, ибо в противном случае окончательно утратило бы контакт с массами и затруднило возвращение старых социал-демократических лидеров на руководящие партийные посты после изменения обстановки, на что они, безусловно, рассчитывали. Поэтому Бауэр взял на себя задачу регулярного издания «Арбайтер-Цайтунг». Им же выпускался и теоретический журнал «Кампф». Огромную помощь ЗАС оказало в распространении первых номеров этих изданий. Главная заслуга принадлежала Юлиусу Дойчу, который привлек шуцбундовцев, почему-либо не участвовавших в боях 12 февраля и потому оставшихся на свободе. Несмотря на свое негативное отношение к «брюннцам», шуцбундовцы распространили 10 тыс. экземпляров первого номера и 20 тыс. экземпляров второго 118. Такую помощь партии ЗАС оказывало вплоть до марта 1938 г.

В социал-демократическом движении внутри страны в первые недели после тяжелого удара, нанесенного правительством 12 февраля и впоследствии, царил настоящий хаос. СДПА фактически распалась на множество небольших по численности групп. Некоторые из них, как, например, группа «Красный фронт», примкнули к КПА. Среди остальных начался процесс консолидации в новую нелегальную партию.

Большую помощь в этом оказали международные реформистские организации. После состоявшейся 20 февраля 1934 г. беседы О. Бауэра с секретарем Социалистического рабочего Интернационала Ф. Адлером в Австрию был направлен сотрудник этой организации Джон Прайс для оказания финансовой, организационной и политической поддержки 119. 19 февраля в Вену прибыл генеральный секретарь реформистского Интернационала профсоюзов Вальтер Шевенельс. Для помощи новой партии он привез с собой 50 тыс. шиллингов. В дальнейшем денежные дотации направлялись через благотворительную организацию квакеров «Общество друзей» и ее лидера Эмму Кадбюри 120.

Ядром новой партии стал так называемый «теневой комитет», созданный еще в начале 1934 г. при редакции печатных органов СДПА в Вене. В него входили главным образом молодые социал-демократы различных направлений: Оскар и Марианна Поллак, Отто и Кэте Лейхтер, Ханнак, Марморек и другие. Было решено строить систему партийных организаций по принципу пятерок. Создавалась так называемая Центральная пятерка, каждый член которой, как предполагалось, будет знать членов пяти других пятерок и т. д. Но эта система себя не оправдала, так как порождала распыленность сил. К тому же, как признает Отто Лейхтер, новой

[194]

партии далеко не сразу удалось войти в контакт с рабочими — членами старой социал-демократической партии 121.

На первом заседании Центральной пятерки 26 февраля 1934 г. было отмечено, что произошла резкая радикализация масс, в связи с чем выдвигались следующие задачи: наладить с помощью нелегальной прессы связь с массами и начать распространение верной информации о положении в стране и за рубежом, организовать помощь жертвам фашистского террора, добиться перенесения членства старой СДПА во II Интернационале на новую партию. Говорилось о необходимости выработки новой партийной программы и нового названия, что знаменовало бы собой в глазах масс разрыв с реформистским прошлым и переход к революционной борьбе. По предложению Манфреда Акермана партия стала называться «Революционные социалисты» (далее — PC), а Центральная пятерка была преобразована в ЦК партии PC 122. 9 марта 1934 г. Акерман, избранный председателем ЦК нелегальной партии, заявил на встрече с О. Поллаком и К. Зайлером: «Для нас невозможно, вопреки всеобщему настроению, сохранить старое демократическое название партии! Мы должны переименовать ее» 123

Решение о смене названия вызвало резкое недовольство ЗАС и прежде всего самого О. Бауэра. Свое политическое кредо в период реорганизации он изложил так: «Мы — социал-демократы. Это означает: мы наследники и продолжатели освободительной борьбы, которую вел австрийский рабочий класс под руководством социал-демократии...» 124 Верность принципам австромарксизма проявилась и в попытках Бауэра теоретически осмыслить причины поражения пролетариата в феврале 1934 г. Эти причины он видел не в ошибках руководства СДПА, а в объективно существовавших условиях и закономерностях. Как подчеркивает один из лидеров PC И. Буттингер, он признавал необходимым изменение программы, методов борьбы, руководящего состава партии, но не потому, что «старое было плохо», а только в связи с тем, что «новое время» и «новые условия борьбы» требуют «нового» 125.

Бауэр не мог не замечать изменения настроений как рабочих, так и части функционеров партии. Было ясно, что отстоять принципы австромарксизма без каких-либо перемен невозможно. Но первоначальное неприятие Бауэром и другими лидерами ЗАС нового названия объяснялось их опасением, что верх в новом руководстве возьмет революционное крыло, представители которого искренне желали перейти к активной борьбе и вступить в тесный союз с КПА. Это означало бы, что вместе со старым названием уйдут в прошлое традиции социал-демократии, а надежды старых лидеров на возвращение к руководству рабочим движением обратятся в прах. Но это крыло не получило большинства в руководстве PC, хотя и оказывало вплоть до марта 1938 г. значительное влияние на политику партии. Убедившись в этом, ЗАС пошло

[195]

на признание PC. В начале апреля 1934 г. Бауэр заявил, что СДПА имеет великие заслуги, но «пришло время новой партии, с новой программой, с новыми методами борьбы, с новым духом, новыми вождями...» 126. Но лишь через два с половиной месяца «Арбайтер-Цайтунг» впервые упомянула новое название партии.

На общеземельной конференции PC, проходившей 31 декабря 1934 — 1 января 1935 г. в Брюнне, заявила о себе группа «левых» во главе с И. Буттингером, бывшим районным секретарем СДПА в Каринтии. В свое время он учился в партийной школе, где был любимым учеником О. Бауэра 127. После войны, женившись на американке Муриэль Гардинер, он остался жить в США и стал автором мемуарных работ, а также ряда книг, посвященных истории Вьетнама.

Группа «левых» обоснованно критиковала руководство PC за преимущественную ориентацию на деятельность лишь в Вене и ее пригородах и требовала, чтобы ЦК уделял больше внимания провинциальным организациям. Они также отвергали бойкот как пассивную форму борьбы, не соответствовавшую существующей ситуации, выдвигали требование более умелой конспирации.

Но «левые» выступали против сотрудничества с коммунистами. Когда конференция приступила к обсуждению вопроса о том, бороться ли PC на трех фронтах — против коммунистов, фашистов и нацистов или вместе с КПА — против двух последних, Буттингер, несмотря на то, что в качестве представителя ЦК он участвовал в переговорах с КПА, предложил немедленно и полностью разорвать все отношения с коммунистами 128. Выступление «левых» произвело впечатление на делегатов и повлияло на окончательное решение. Конференция отвергла идею создания Единого фронта, хотя и признала полезным периодически заключать с КПА соглашения по отдельным вопросам 129. Негативное отношение к коммунистам сохранялось, к сожалению, не только в эти годы, но и даже после аншлюса. История австрийской эмиграции дает тому немало примеров. Однажды в Швеции эмигранты из Австрии заспорили о будущем своей страны. Как всегда, социал-демократы и коммунисты стояли на различных позициях. Когда социал-демократа Ганса Менцля спросили, почему он выступает более сдержанно, чем его оппонент-коммунист Август Мозер, он ответил: «Густль Мозер ведь из Верхней Австрии, а я всего лишь из Нижней» 130.

27 января 1935 г. полиции удалось арестовать нескольких членов центрального комитета, после чего партию PC возглавил Буттингер. Аресты резко усложнили ситуацию. Лишь к концу марта ЦК PC удалось наладить связь с остатками партийного аппарата в провинциях и тем самым восстановить организационную структуру партии. Функционеры среднего звена открыто выражали недоверие политике руководства 131. Сказалось это и на борьбе рабочего класса. На период с 10 по 17 февраля 1935 г. было намечено про-

[196]

ведение «Недели народной борьбы против фашизма» в честь годовщины февральских боев. Но вместо задуманной широкой волны выступлений удалось организовать лишь одноминутную забастовку протеста на заводе ФИАТ во Флоридсдорфе и несколько незначительных по численности демонстрации 132.

В это же время из бывших членов шуцбунда, действовавших в составе PC, были образованы боевые группы, а находившийся под влиянием Буттингера ЦК автономного шуцбунда, созданного еще в 1934 г., рекомендовал всем социал-демократам выйти из шуцбунда и вступить в эти группы 133. Потеряв надежду на полное подчинение автономного шуцбунда, партия PC решила создать в противовес ему собственную военную организацию.

Однако и в 1936 г. «нелегальных социалистов» продолжали преследовать неудачи. На партию обрушилась новая волна арестов, причиной которых часто было отсутствие опыта конспиративной работы. Крайский, например, попал за решетку после того, как связная потеряла на улице его фальшивый паспорт, который подобрал прохожий и отнес в бюро находок! 134

В итоге с начала 1937 г. лидеры PC взяли курс на отказ от организации массовых выступлений рабочих и сосредоточили основное внимание на проведении незначительных как по масштабу, так и по результатам акций. Примером такой деятельности может служить распространение рекламного проспекта «Посетите Австрию!», под эффектной обложкой которого содержались, однако, не фото: графии альпийских пейзажей, а антиправительственные лозунги 135 Руководство партии провело целую серию долгих и многословных дискуссий. Лидеры PC не могли достичь единства мнений даже по вопросу «надо ли в условиях диктатуры изолировать подпольное движение от масс или нет» 136.

Довольно красноречивым симптомом идейной слабости и непоследовательности руководителей PC явилось распространение в 1937 г. системы взглядов на перспективы развития страны, получившей в социалистической литературе название «пессимизм». У ее истоков стоял сам Буттингер. Он крайне пессимистично оценивал возможности сохранения мира в Европе, считал почти невозможным помешать Гитлеру и Муссолини развязать войну. Эти взгляды были открыто высказаны Буттингером весной 1937 г. на страницах журнала «Кампф» 137. Подобные выступления порождали у трудящихся сомнения в необходимости максимальной активизации борьбы с фашизмом и неверие в собственные силы.

С осуждением пессимизма резко выступило Заграничное бюро и сам Отто Бауэр. Он сознавал, что подобные взгляды вызовут у большинства рабочих недовольство, и это приведет к падению авторитета социалистов и усилению влияния коммунистов. Бауэр опубликовал большую статью «Пессимизм и оптимизм у революционных социалистов» 138, где подверг идеи Буттингера серьезной

[197]

критике. Против пессимистов применялись и практические меры. Когда Буттингер подготовил для июньского номера «Кампф» статью с пространным изложением своих воззрений, Бауэр как главный редактор журнала запретил ее публикацию 139.

В таком состоянии австрийское социал-демократическое движение и просуществовало вплоть до рокового мартовского дня 1938 г.

[198]