Глава III. Марксизм и ревизионизм в Италии.

ГЛАВА III

МАРКСИЗМ И РЕВИЗИОНИЗМ В ИТАЛИИ

Итальянский социализм как массовое движение родился между 1890 и 1900 годами, под знаком Маркса. Для предшествующего периода характерны попытки бунтов беднейшего сельского населения и широкая, бурная пропаганда интернационально-анархических течений, особенно на юге Италии. Рабочее движение, жестко преследуемое и не находящее понимания в народе, лишь на севере достигло некоторого успеха, явив собою первый робкий опыт самостоятельного политического движения рабочего класса.

Можно сказать, что идеология итальянского социализма, за исключением периода младенчества, развивалась также, как и социалистическое движение по ту сторону Альп, особенно в Германии. Единственное различие состояло в том, что для Италии марксизм был, в общем-то, явлением привнесенным и никогда не смог полностью подчинить себе социалистическое движение. Здесь всегда существовал раз­рыв между теорией и практикой, программами; и когда в конце концов, одно удалось подогнать к другому, бросилось в глаза, что теория начинала улетучиваться, а практика грозила вылиться в бесхарактерный и аналитический реформизм, развращаемый патерналистической концепцией государства. Ересь реформизма черпала силы в явлениях действительности и практической деятельности, особенно в крестьянском движении, и лишь в двадцатом веке коснулась — в яростной и нескончаемой полемике — вопросов теории, разрушив сложившиеся структуры политического социализма.

Итальянская почва плохо подходила для марксистского социализма. Для огромных масс крестьянства, живущих под большим влиянием церкви,

[51]

групп ремесленников-одиночек и немногочисленного авангарда капиталистов и рабочих, было необходимо не обращение к социализму, но достижение современного уровня капиталистического развития. На­род, искалеченный веками рабства, остававшийся в стороне от движения воссоединения Италии, прозябал на грани физической и моральной гибели. Крестьянину, вечно погруженному в жестокую борьбу с природой, не хватало элементарного чувства собственного достоинства и свободы, и активного включения в общественную жизнь. Интеллектуальная элита того времени могла бы нести в народ первона­чальные ценности, но была испорчена книжным по преимуществу образованием и вынуждена, в узких рамках провинции, вести жизнь, полную лишений. Экономика, психология, традиции — все препятствовало полному пониманию и плодотворному приложению марксистского социализма.

Борец за исторический материализм Гарибальди — вот итальянское воплощение привозного марксистского социализма. Гарибальди — это последнее поколение романтиков, эпигон слоя молодежи, который духовно отождествлял себя с эпохой Рисорджименто, борец за любое «дело», от Рима до Лижона и Домокоса, где умирали социалисты-добровольцы, прототип итальянца великодушного, нищего мятежника и утописта, который в 20 лет плюет на мир и на жизнь, не предоставившие ему достойного повода для красивой смерти.

Исторический материализм — это Маркс, наука, знание, немецкая дисциплина, разум, вооруженный всеми правами, Бентам и Рикардо, Фейербах и Гегель, классическая экономика и прикладная арифметика, детерминизм и диалектика; но еще более, чем Маркс — это картина жизни викторианской Англии, индустриальной, мощной, которая дала Марксу ключевые элементы его построений.

Из этой мешанины и явился итальянский политический социализм, итогом деятельности групп уни-

[52]

верситетской молодежи, талантливой и благородной, сплоченной вокруг журнала «Критика сочиале», который в течение 30 лет был авторитетнейшим популяризатором марксизма и бесспорно одним из лучших общественно-политических журналов Европы. Они пришли к социализму по эмоциональному порыву, оскорбленные несправедливостями и низостями итальянской жизни, еще пронизанной экономическим и политическим феодализмом и быстрым разложением людей и идеалов Рисорджименто; они жаждали света и пламени, способного зажечь их сердца, цели всезнающей и высоконравственной. Но также они жаждали рационального подтверждения их деятельности из уважения к модным наукам и позитивизму и отвращения к верхоглядству и демагогии, характерным для главенствующей в ту пору партии сторонни­ков революции.

Их не могли удовлетворить и скудные, чисто эмпирические представления, владевшие маленькой рабочей партией, и еще меньше — либеральный утопизм последователей Бакунина. Мадзини давно умер; его абстрактный морализм, превращенный в нечто невыносимое стараниями учеников и той трагической участью, которую он предопределял большей части трудящихся, не выдерживал реалистической аргументированной критики; хрупкое ответвление малонианского социализма, с его частой бедностью доводов и излишней пестротой и пустотой окружения, не могло завоевать умы столь разборчивые, тонкие и практичные, открытые всему новому. Марксизм, соединяющий в себе самые смелые мысли века, утолил их жажду. Он принес в провинциальную итальянскую жизнь живое, крамольное эхо европейских проблем и борьбы, ликвидируя, по крайней мере, в области идей, мучительный разрыв между Италией и Европой, который был в действительной жизни. Отдаться марксизму значило расправить крылья после тесной клетки, так основательно выглядел этот беспристрастный реализм после всех идео-

[53]

логических и патриотических парений. Как часто бывает с идеалами, их воплощение вызывает горькое похмелье, и за яркой вспышкой Рисорджименто в Италии последовала волна разочарования. Для ново­го поколения воссоединение было чем-то уже достигнутым и с каждым днем оно все больше начинало критиковать его ход и результаты. В эти годы выдвинулся другой идеал. Универсальный идеал социализма позволял раздвинуть узкие итальянские горизонты, чтобы почувствовать причастность к наиболее ярким социальным и социалистическим экспериментам, особенно в Германии, где победоносная борьба против излишне суровых законов увенчала славой социалистическое движение. Учтем также характерный для итальянцев необыкновенный интерес к продукции иностранной мысли — и будет несложно объяснить обращение в марксизм всех лучших представителей молодого поколения.

Бенедетто Кроче в «Истории Италии» нарисовал яркую картину этого массового обращения. Он воздает должное марксизму, который в эти годы заполнил пустоту, царившую в итальянской мысли и внес значительный вклад в нравственное и культур­ное возрождение страны. По прошествии сорока лет, придя к просвещенному консерватизму, Кроче не колеблется признать, что, несмотря на свой теперешний отход от марксизма, он рад, что прошел через увлечение им и не сказать об этом было бы с его стороны проявлением забывчивости. Легко себе представить, все молодое поколение разом было обращено в марксизм. Для Кроче марксистский период послу­жил выработке собственной критической позиции и обогатил его знаниями об историческом материализме; другие бойцы-энтузиасты восприняли марксизм как последнее, не подлежащее обсуждению слово философии, вставшее, казалось, на службе программы партии. Судьбы человечества отныне ясны, все сомнения исключаются. Оставалось перейти к практике, двигаясь в заданном направлении.

[54]

Постепенно даже самые лучшие привыкли рассуждать только в духе марксизма и потеряли всякую независимость мышления.

Отвлекаясь на чужеродные задачи и методы, они постепенно утратили связи с реальной жизнью страны и резко оборвалась, пусть слабая, социалистическая традиция крестьянства, самыми яркими предста­вителями которой были Мадзини и Каттанео.

В напряженности момента, взбудораженная пре­следованиями молодежь, снедаемая потребностью апостольского служения, действительно достойного восхищения в те годы, не нашла способа укрепить новоприобретенные ценности.

Воображение, столкнувшись с саблями и наручниками дважды, во времена Криспи и Пеллу (1892-1898), естественно, обратилось к крайностям марксистского мифа, мечтая об апокалиптической силы преобразованиях, осуществимых в течение жизни од­ного поколения. Это был, если хотите, ложный марксизм; но если и шло его перерождение, то вовсе не в сторону большей гибкости и терпимости; главная часть пропаганды стояла на ахиллесовой пяте всей системы — катастрофизме. Не релятивизм и историзм будоражили умы, а конечно же, мессианство, уверенность в быстром и неотвратимом конце. Даже Турати поддался в 1898 г. этим схематическим и наивным идеям. Впоследствии, пытаясь остудить горячность заблуждавшихся, он столкнулся с ожиданием мессии и псевдотеоретическими построениями, которые сам искренно и из лучших побуждений помогал создавать.

Кризис 1900 года, после убийства короля Умберто, драматическим образом положил конец исключительному состоянию напряжения, которое поддерживало марксистские мифы. Горизонт, казавшийся закрытым, распахнулся; рабочее движение, до тех пор задавленное и преследуемое, после достопамятной генуэзской забастовки, получило почти официальное благословение; политические свободы, казалось, были обеспечены раз и навсегда. С 1900 и

[55]

по 1904 гг. в Италии шли волнения и забастовки, и лихорадочная жизнь наполнила страну. Ужасные условия существования трудящихся значительно улучшаются, сознание пробуждается в слоях, до того момента его лишенных, парламенты и администра­ция готовы повернуться к новым общественным си­лам, буржуазия выказывает себя восприимчивой к требованиям времени. Партия одним рывком из гонимой и преследуемой становится союзником правительства. Филиппо Турати, несколько лет назад приговоренного к 14 годам каторги, теперь упрашивают принять власть и Андреа Коста, тюремный завсегдатай, выдвигается на пост вице-президента Палаты.

Столь сильное изменение общественного клима­та не могло ни вызвать замешательства и особенно отразилось на молодых, внезапно поставленных лицом к действительности и, естественно, упорно стремившихся, не имея достаточного опыта, осмыслить неожиданный для них оптимизм и легалитаризм любой ценой Турати и руководителей рабочего движения. Поколение, готовившееся к революционной борьбе, склонное к упрощениям и нетерпимости, оказалось, по волшебному стечению обстоятельств, поставлено во главу самого широкого движения масс, с перспективой входа в правительство. То, на что в Англии понадобилось сто лет тяжелой и упорной борьбы в обстановке, уже подготовленной революционерами семнадцатого века и реформами 1832 г., то, что во Франции явилось результатом колоссальной волны 89 г. и следовавших один за другим революционных и духовных кризисов 1830, 1848, 1895, 1990 гг. (в сущности, по революции на каждое поколение), то, чего удалось достигнуть лишь в 1918 г. в Германии, разрушенной войной, — в Италии было получено — или казалось полученным — в один миг при поддержке государя, провозгласившего себя сторонником всего нового, и пары отважных министров.

В противоречивости эпохи, когда жатва слиш-

[56]

ком стремительно следовала за севом, в гибельной психологической и технологической незрелости общества перед лицом новых и позитивных задач — незрелости, в которой некого было винить — вероятно, состоит первая причина кризиса, который начинается примерно с 1907-1908 гг. и будет все время подтачивать итальянское социалистическое движение.

Я исследую здесь именно этот интеллектуальный кризис.

[57]