Глава I. Марксистская система.

ГЛАВА I

МАРКСИСТСКАЯ СИСТЕМА

Самонадеянным намерением Маркса было придать социализму научную основу, превратить социализм в науку, более того, науку общественную. Отсюда пренебрежение к предшественникам и отказ от определения нравственной позиции. В «Развитии социализма от утопии к науке» Энгельс пишет, что благодаря двум великим открытиям: материалистического понимания истории и тайны производства прибавочной стоимости «социализм становится наукой, которую отныне следует широко разрабатывать во всех частных проявлениях».

Маркс уже не требовал от социализма подвигов веры и романтических умозаключений; более того, рыцарям идеала он не доверял. Он требовал от социалиста трезвого применения холодного безрассудства, мужественного признания исторической действительности. Социализм вызревает в действительности, во внутренних механизмах капиталистического общества, а не в сердцах людей. Он должен наступить и не наступить не может; но не в результате действия воображаемой человеческой свободной воли, но сил намного более могущественных, чем люди и их взаимоотношения — производительных сил в их непрекращающемся росте и развитии. Научный социализм, говорил Антонио Лабриола, авторитетнейший толкователь марксизма, утверждает приход к коммунистическому производству не как посту­лат, либо результат свободы выбора, но результат имманентного исторического процесса.

Основные положения марксистской науки на­столько общеизвестны, что можно ограничиться про­стым их перечислением. Экономические потребности Маркс полагает за основные в человеке. Для все более полного их удовлетворения люди вынуждены

[19]

включаться в способы производства и производственные отношения, не зависимые от их воли. Производительные силы — определяющий фактор исторического процесса. Все явления общественной, политической, духовной жизни имеют производный, относительный, исторический характер, являясь продуктом способа производства и производственных отношений.

Исторический процесс есть результирующая действия имманентного диалектического закона и ритма вещей: он развертывается в силу действия известного противоречия между наступательными производительными силами и силами консервативными, выраженными в общественных отношениях предшествующей формации. Противоречие это в критические моменты истории приобретает драматический характер. Переход от одного этапа развития производства к другому осуществляется в силу железной внутренней необходимости, через действие исторических законов, соответствующих различным системам производства.

Классовая борьба есть выражение противоречия между производительными силами и выкристаллизовавшимися формами социальной жизни. Вся история выражается в нескончаемой серии классовых сражений. Эта борьба всегда оканчивается триумфом требований производства, т. е. политической победой того класса, который, пусть неосознанно, эти требо­вания выражает.

Капиталистическая система производства также раздираема непреодолимым внутренним противоречием между все более общественным характером производительной системы и индивидуальным, монополистическим характером присвоения средств производства и обмена. Буржуазные отношения производства, торговли и собственности, являющиеся условием жизни и господствующего положения класса буржуазии, все сильнее сталкиваются с необходимыми потребностями жизни и развития производительных сил.

[20]

Это противоречие, за счет действия идиамического закона, направляющего капиталистическое развитие, неизбежно приводит к отрицанию буржуазного строя (стоимость рождает прибавочную стоимость, которая, в свою очередь, приводит к концентрации капиталов, усиливающемуся обнищанию пролетариата, исчезновению средних слоев, перепроизводству, кризисам).

Выражением этого противоречия является все более решительная классовая борьба между пролетариатом и буржуазией. Она неизбежно завершится — если не произойдет социальной катастрофы, — победой пролетариата, который предстает выразителем наступательных требований производительных сил. Пролетариат завоюет насильственным путем политическую власть и уничтожит путем обобществления средств производства и товарообмена буржуазный способ присвоения, противоречащий необходимости производства все более коллективного. Государство и все классовые различия исчезнут. На руинах буржуазного общества вырастет общество свободных и равных, в котором чудесное развитие производства, не сдерживаемое более монополистической системой социальных отношений, предоставит каждому возможность полного удовлетворения материальных потребностей и освободит человечество от рабства материальных сил.

Это суть мысли Маркса, высказанной в «Коммунистическом Манифесте» (1847), затем вкратце изложенной в предисловии к «Критике политэкономии» (1859), развернутой и проиллюстрированной в «Капитале» (1867) и повторяемой снова и снова до самой его смерти.

Идея чисто детерминистская, по отношению к которой интернациональные усилия Сореля, Лабриола и Мондольфо утвердить интерпретацию, в которой осталось бы место самостоятельной роли человека в истории, всегда терпели крах. Марксистская система детерминистична, иначе невозможна как единая система мысли.

[21]

Каждый раз, когда Маркс желал резюмировать свои намерения и значение своих положений, его формулировки не оставляли места сомнениям. Я не говорю даже о знаменитом куске из предисловия 1859 г. к «Критике политической экономии», которое самые робкие ревнители марксистского учения имеют перед глазами как напоминание о предупреждении, содержащемся в предисловии к «Капиталу», что современное общество не может перескочить, отменить в приказном порядке ни одной из фаз собственного развития, возможно лишь сократить период ее созревания и родов. Этими фазами руководят собственные законы и тенденции, которые реализуются с железной необходимостью. К неизбежному, прямо-таки фатальному характеру развития производительных сил и всего исторического процесса мысль Маркса возвращается в последней главе I тома «Капитала». Она заканчивается словами: «Капиталистическое производство само порождает силу для собственного отрицания, с неизбежностью, свойственной метаморфозам природы».

Именно здесь, завершая это произведение, Маркс чувствует потребность привлечь в подтверждение собственной последовательности соответствующие страницы «Манифеста», как бы давая им, через 20 лет, окончательное разъяснение.

Через 6 лет, наблюдая долгие талантливые последования своего труда, он недвусмысленно соглашается с фразой тончайшего русского исследователя: «Маркс полагает социальное движение последовательностью, подчиняющейся законам, которые не только не зависят от воли, сознания и намерений говорящего, но, напротив, определяют его волю, сознание и намерения». Бернштейн, конечно же, яростно возражал бы против такого синтетического толкования. Но Маркс, самый авторитетный арбитр в этом вопросе, не только не возразил, но с удовольствием принял его, похвалив автора за проницательность.

[22]

Можно было бы бесконечно цитировать Маркса в подтверждение детерминистского понимания его концепции. Но более, чем слова, значит общий дух его деятельности, постановка проблем. Необходимость полемики с утопистами и буржуазными идеологами могла подвигнуть Маркса — как утверждал в старости Энгельс — сделать упор именно на детерминистском аспекте его системы, не искажая при этом основных ее положений.

Конечно, марксистский детерминизм носит относительный и условный характер. Когда Маркс объявляет материальные производственные силы определяющим фактором исторического процесса, он сознательно ограничивается одним звеном детерминистической цепи. Это не значит, что ему неизвестно о существовании ее предшествующих звеньев.

Маркс неоднократно и настойчиво указывал на важную роль факторов природы и среды, и, особенно, этнического фактора, правда, принимая их за данность. Его интересуют именно изменения социальных явлений внутри среды, полагаемой неизменной, и законы этих изменений. Например, характеристики природы и этнический состав населения Британии в 1730-1830 гг. с полным основанием можно полагать постоянными. Спрашивается, чем вы­званы глубочайшие изменения общественных отношений в Англии и в целом, важнейшие исторические события этого периода? Маркс, не колеблясь, отвечает: изменением способа производства. Хорошо известно, какое огромное влияние на него и всех писавших в то время оказал опыт промышленной революции, когда машины и система фабричного производства выступили в роли созидающего начала. Но также известно, что в своих работах Маркс никогда не решался на доказательство своего основного исторического вывода, явившегося плодом произвольного перенесения по аналогии заключений, выведенных из глубокого анализа начал капиталистической системы.

[23]

Сегодня основной вопрос марксизма, как доктрины пролетарского движения — определение роли человека и его воли.

В молодости Маркс, находясь под влиянием Фейербаха, отстаивал чисто земной характер исто­рии против любого отклонения в сторону признания трансцендентных сил. Но эта борьба, первоначально содержательная, постепенно, с уточнением его учения, теряет глубину и значение, становится чисто полемической и формальной. В марксистской системе мы имеем дело с человечеством «sui generis», состоящим из людей, несвободных по определению, действующих по принуждению необходимости, вынужденных обращаться к тому или иному способу производства, независимому от их жела­ния, и подчиняться власти общественных отношений. Они выступают как действующий фактор исторического процесса лишь постольку, поскольку включены в механизм производства. Все остальное в человеке производно и вторично, поскольку есть функция от развития производительных сил. Это «остальное» получит возможность полного раз­вития и функциональной независимости лишь в коммунистическом обществе, потому что тогда и только тогда освободится от рабства по отношению к материальным силам.

С точки зрения психологии, человек у Маркса — это «L'homo oeconomicus» Бентама; это его психологическая константа, наряду с национальностью, климатом и др. Реакции этого «homo oeconomicus» на окружающую действительность не являются непосредственными и самостоятельными, они обусловлены изменениями производственных отношений и, следовательно, отношений общественных. Исходя именно из этой психологической постоянной, Маркс спокойно признает, что пролетарии должны подняться не ранее, чем осознают свое подчиненное состояние и его причины.

При этом очевидно, что решающая причина

[24]

такого внутреннего переворота заключена не в них самих, но во внешнем по отношению к ним механизме капиталистического производства.

Весь глубинный пафос марксизма — в идее исторической необходимости наступления социализма в силу объективного и неизбежного процесса изменения объектов (также и человеческое сознание должно видоизменяться, но в нужном направлении, определяемом психологической константой). Убрать или смягчить эту идею обозначает обрушить здание всей системы. Если бы Маркс действительно отвел человеческой воле самостоятельную роль в развертывании исторического процесса, если бы, как того хотелось бы ревизионистам, утверждал, что отношения между материальными силами производства и обществен­ным сознанием есть отношения взаимозависимости, а не причины и следствия, как мог бы он с такой уверенностью излагать свой закон развития капитализма? Чтобы его вывести, он должен был обладать равной уверенностью в знании законов, определяющих жизнь личности и механизмы человеческой психологии. Но откуда бы ему взять такую уверенность?

Экспериментальная психология — наука молодая; даже сегодня мы далеки от уверенности в наших познаниях по этой теме. Маркс между тем никогда не высказывал интереса к вопросам индивидуальной и коллективной психологии.

Нелепо полагать, что Маркс посвятил всю жизнь изучению одной стороны вопроса — затрагивающей внешний мир — и совершенно не интересовался другой стороной, относящейся к миру сознания.

Понятно, что включение фактора «человеческой воли» в исторический процесс обозначает безоговорочное исключение всякой научной ценности социологических предвидений.

В самом деле, или, хотя бы и с оговорками, допускать возможность свободы в жизни духовной, в способе бытового сознания, или не допускать. Если

[25]

допустить, отпадает представление об исторической необходимости и возникает идея альтернативного развития. Тем самым вводится элемент сомнения, полностью отсутствующий в марксистской системе. Если не признавать сферы свободы, то есть утверждать, что человеческая воля при заданных обстоятельствах должна двигаться в определенном направлении, тогда проявление человеческой воли низводится до уровня следствия, а не равноценной причины. В обоих случаях попытка примирить марксизм с недетерминистской его интерпретацией обречена на провал.

Имеются, помимо этого, прочие разнообразные косвенные свидетельства безоговорочного детерминизма марксистской системы. Если бы Маркс определил человеческой воле независимую и определяющую роль, было бы необъяснимо его ироническое отношение ко всем, кто, отстаивая интересы пролетариата, опирался на мораль и право. Ведь если человеческая воля имеет значение, следует поддерживать силы, способные развернуть ее в нужном направлении. Маркс, напротив, полагает глубоко ошибочной и опасной социалистическую пропаганду, делающую упор на принципе справедливости.

Маркс всегда опасается выдать, в пылу полемики, исторический характер своей мысли. Он стремится убедить, нас, что его точка зрения «менее любой другой» полагает индивидуума ответственным за отношения, сформировавшие его как общественную единицу, как бы он ни пытался из них вырваться. Имманентные законы капиталистического производства встают перед капиталистами, как «законы внешние, принудительные». Воля, желания в игре не участвуют. Они не восстают против роли, которую им определяет историческая диалектика — уже хорошо, лишь потеряли бы время и отдалили бы развитие событий в будущем.

Пролетариат, со своей стороны, не может обвинять капитализм с точки зрения морали и права.

[26]

Мораль и право — исторические категории, чистое отражение соответствующих экономических структур. Капиталисты не нарушают норм морали и права, присущих капиталистической эре. Угнетая пролетариев, выплачивая им лишь часть стоимости, ими же произведенной, капиталисты лишь подчиняются имманентным законам товарообмена при капиталистическом строе.

Чтобы пребывать в согласии с юридическими и моральными принципами капитализма, капиталист должен всего лишь представлять наемному рабочему средства — в денежном выражении — на жизнь и воспроизводство рабочей силы. Веди себя по-иному, он менее подходил бы для социальной роли «фанатика накопления». Трудящийся не может протестовать. Если он ничего не имеет от прибавочной стоимости, которую только человеческий труд и способен производить, то теряет в силу наступательной исторической необходимости. Присвоение прибыли на этом историческом этапе так же естественно, как развитие машинного производства, разделение труда, фабричная система, наемный труд, мировой рынок, кризисы... Буржуа, постоянно пишет Маркс, совершенно правы, утверждая, что современное распределение доходов справедливо, поскольку, в действительности, такое распределение — единственное «справедливое» в рамках современного способа производства. Он правильно назвал «Капитал» самой что ни на есть прямолинейной апологией капитализма!

«Коммунистический манифест», — обличает Лабриола, — произведение сугубо деловое, ни риторических фигур, ни гнева возмущения. Его воспринимаешь как научную работу. Маркс не сокрушается об обнищании, дабы уничтожить его. Он вообще не проливает слез. Слезы по тому или иному поводу сами собой превратились в самостоятельный способ аргументации. Этика и идеал состоят теперь в том, чтобы поставить научную мысль на службу пролетариату.

[27]

В самом деле, Маркс настолько убежден в неизбежности наступления коммунистического общества, как следствие действия закона развития капитализма, что подобно ученому, ставящему опыт, в общем старается исключить из общественной игры все факторы, способные нарушить или замедлить полное выражение этого закона. И, в первую очередь, остатки резонерства и эмоции. Все тактические нормы и практическая программа, рекомендуемые им социалистическим партиям, отвечают этой основной цели: ускорить, облегчить процесс капиталистического раз­вития. Рассуждение о свободном обмене — типичный тому пример.

Детерминистической интерпретации марксизма противостоит единственное серьезное возражение: теория классовой борьбы. Как объяснить усилия Маркса разбудить классовое сознание пролетариев, его собственный революционный призыв, если роль, отведенная человеку в историческом процессе, совершенно пассивна?

Необходимо различать общую формулировку классовой борьбы — ни в чем не противоречащую детерминистической линии его мысли — и конкретное применение ее к особому случаю: борьбы между пролетариатом и буржуазией.

Говоря в общем, Маркс ограничивается утверждением, что классовая борьба есть неизбежный результат противоречия, заложенного в самих явлениях — человеческая сторона диалектики, лежащей в при­роде вещей. Он предупреждает, что революция формальная, внешняя, революция общественных отношений — может разразиться лишь тогда, когда главная революция — в способе и методах производства, — уже произошла. Для Маркса психологическая реакция следует за экономическим явлением как тень за источником света, и вспомним, экономические явле­ния есть продукт воли не свободной, но инстинктив­ной, порабощенной, подчиненной потребности. Эта психологическая концепция, крайне упрощенная и

[28]

грубая, без сомнения, стоит в основе марксистских построений. И Маркс придает ей столь малое значение, что нигде специально о ней не говорит.

Напротив, нельзя отрицать, что Маркс, применяя общую теорию к отдельному случаю борьбы пролетариата и буржуазии, иногда оставляет, особенно в работах пропагандистского характера, детерминистскую позицию, благополучно к ней возвращаясь в более обобщающих и «мирных» изложениях своей системы мысли. Это обусловлено глубокой противоречивостью его натуры — ученого и агитатора, а также отсутствием у него уверенности в последствиях борьбы, которая тогда едва начиналась. По отношению к прошлому он был уверен, что противоречие всегда разрешалось победой того класса, который, воплощая требования производства, выполнял революционную роль; но по отношению к будущему историческое чутье запрещало ему слушком катего­ричные предварительные утверждения.

Таким образом, он выдвигает также гипотезу, что борьба может завершиться изнурением обоих противников, возможно, по причине недостаточного исторического сознания пролетариата. С этим колебанием сочеталось стремление оправдать усилия по пропагандистской и организационной работе, деятельность, направленную на восстание, и в этом колебании, — объясняемом сложными причинами — заложен, по правде говоря, единственный момент волюнтаризма всей системы. Также заметно, что этот конечный момент волюнтаризма психологически представляет собой результат аксиоматической уверенности Маркса в том, что последний час капитализма, по крайней мере, в Англии, вот-вот пробьет, т. е., что в недрах старого общества, все менее и менее способного разрешить серьезные проблемы общественной жизни, вызрели объективные элементы, единственно способные обеспечить возможность жизни коммунистического общества.

Основной стимул революционного процесса, в

[29]

том числе и в его последней драматической фазе, кроется на самом деле не в пропаганде и растущем прояснении сознания пролетариата, но в драматическом столкновении взаимопротиворечивых элементов, содержащихся в капитализме. Это катастрофизм, т. е. явление всеобъемлющей пролетаризации, нарастающего обнищания и концентрации богатства в руках немногих, все более ненасытные кризисы, — которое вызывает, усиливает, ожесточает возмущение пролетариата и придает его пророку мессианскую убежденность. Пропаганда призвана ускорить процесс и устранить с его пути препятствие, но никак не определять его. Это признание роли комплекса причин внешних и от нее не зависящих, без которых она была бы бессильна и бесплодна. Место, которое Маркс отводит элементу воли.

[30]