Единый Фронт против фашизма какой угодно ценой.

Единый Фронт против фашизма какой угодно ценой

Существуют вещи, против которых надо протестовать от всей души. С августа 1914 г. мир был очевидцем многих жестокостей. Можно было думать, что человеческий ум не может придумать мук, более тяжелых, чем ужасы хотя бы одной только газовой атаки. И все же мир, который терпел войну в течение четырех долгих смертоносных лет и даже восторгался ею, пришел в ужас от того, что Гитлер сотворил за три месяца. Те, кто только пожимал плечами при нападках Гитлера на социалистов, кто даже с одобрением приветствовал его выпады против коммунистов, возмущены его систематическим походом против всех культурных стремлений, против книг, людей, исследовательских работ, идей, которые завоевали для германской нации уважение всего мира.

Я беседовала с одним рабочим вождем в Рурской области. «Они сжигают книги», сказал он, и голос его звучал сконфуженно. Книги

[ 356 ]

можно напечатать вновь. Но ценные люди, мужчины и женщины, которых убили штурмовики, не вернутся более к жизни. Опасность фашизма состоит в его борьбе против всего, что устремляется в будущее, в его решимости связать нас старыми идеями: милитаризмом, рабством, подчинением женщин, мелкой промышленностью, общественными отношениями, которые уже остались позади.

Гитлер и фашисты старательно отобрали руководящих деятелей во всех отраслях прогресса. Не только писателей, поэтов, ученых, не только руководителей и пропагандистов прогрессивных политических воззрений. Так называемые штурмовые отряды избрали своей мишенью также тех рабочих, которые вызывали подозрение своим влиянием на товарищей, тех рабочих, которые уже собрали небольшую библиотеку и у которых имелись портреты Людвига Ренна или Карла Маркса. Многие рабочие .пострадали из-за того, что навлекли на себя подозрение благодаря своей способности серьезно мыслить. При фашизме это очевидно самое крупное преступление.

В Англии и Америке уже начинают говорить: «Худшее уже позади. Теперь Германия успокоится». Я недавно была в пограничных городах у беженцев: в Саарбрюкене, Форбахе, Страсбурге и в окрестных селах. Ежедневно прибывают новые беженцы: рабочие из Рура, адвокаты из своих вилл. Каждый в отдельности свидетельствует о неизменном терроре, который все еще продолжается. Я читала несколько писем, писанных женами и матерями своим мужьям, которые должны были бежать от своих очагов. Простая женщина из Дуйсбурга писала: «Я бы хлопала в ладоши от радости, если бы увидала самолеты, прилетевшие, чтобы бороться с Гитлером. Далее если бы меня убили, все же остальные немцы были бы освобождены от этих чудовищ». Женщина, которая лишь с большим трудом могла наскрести четыре марки, чтобы послать их пребывающему в изгнании сыну, лишенному всяких средств, способна так писать только вследствие душевного озлобления, непонятного для тех, кто еще не ощутил фашистского господства на собственной шкуре.

Теперь, когда они правят страной, фашисты могут поступать с заключенными, как им заблагорассудится. С одним молодым беженцем, человеком, который должен был бы быть гордостью страны, а не беженцем, я посетила редакцию одной из газет в Страсбурге. Редактор не был ни социалистом ни коммунистом, он был тертым газетным работником. Он бросил на стол список имен: «Может быть найдете знакомых среди них? это последний список убитых в Дахау». Мой спутник взял список и побледнел. «Этого я знал», — сказал он потрясенный. «Имеете какое-нибудь сообщение о том, как он умер?» «Да, плохие времена», — сказал редактор деловым тоном. «Подвергнут тяжелым пыткам; в бессознательном состоянии застрелен. Понятно сказано—«застрелен при попытке к бегству». «Каким образом вы это узнали?» — спросила я. Редактор усмехнулся. «Это и фашисты очень хотели бы знать. Моя информация точнее, чем этого бы им хотелось».

Эллен Вилькинсон

[ 357 ]