Садисты изобретательны.
Садисты изобретательны
Арестованный, избитый до полубессознательного состояния, сбрасывается с «кобылы», лица штурмовиков становятся строгими, начальник отряда подходит ближе и заявляет еле стоящей на ногах окровавленной жертве: «Теперь мы тебя пристрелим». Арестованного, который снова в ужасе начинает все сознавать, ведут к стенке, поворачивают лицом к стене подвала; наступает глубокая тишина, он слышит за собою только манипуляции палачей, слабые звуки револьверных предохранителей. Но выстрелов пока не дают. Арестованный стоит в оцепенении у стенки, он вспоминает семью, товарищей; должен ли он предавать тех, кого он не знает. Есть ли спасение? Израненная спина горит, платье царапает изодранную кожу. Боль повергает его в бессилие. Верная смерть за спиной пробуждает к ужасному бодрствованию. Он стоит в полном оцепенении. Раздаются выстрелы. Он слышит, как они пролетают мимо, они для него почти избавление, но он замечает, что пули его не задели. Нельзя предположить, что палачи не хотели попасть в него. Он стоит, как приказано, расставив дугою ноги. Сейчас он чувствует, что они стреляли между ног, судорога еще удерживает его на ногах. Смертельный выстрел не следует. И внезапно он валится, как мешок на землю. В помутившемся сознании слышит он смех штурмовиков.
Не следует с недоверием качать головой; не сомневайтесь в этой бесчеловечности! Сотни сообщений подтверждают эти факты. Мы приводим из многих сообщений одно:
«Я живу в доме № 50 по Еврейской улице в Берлине Ц, где помещался штурмовой отряд. Девятнадцатого марта продолжались произвольные аресты, о которых н писал в своем последнем сооб-
[ 176 ]
щении. Около 21 часа, вскоре после того как туда был приведен новый арестованный, жильцы услышали из раскрытого окна канцелярии отряда выстрел. Я не удержался, стал наблюдать и увидел, что у окна был поставлен какой-то человек вероятно арестованный, в согнутой позе; затем раздались еще выстрелы, которые однако не попали в арестованного. Это вероятно делалось намеренно. Все же видно было, как арестованный упал и как несколько штурмовиков со смехом нагнулись над ним. В тоне приказа кто-то неоднократно командовал: «Встать! Домой!» Арестованный, казалось, не слышал издевательской команды. Со страха он лишился чувств. Неудивительно, если слышишь, что люди при этом сходят с ума».
Сотни арестованных вынесли даже это. Их вытащили из камеры пыток и выбросили «в комнату ожиданий» к товарищам. В последнюю секунду, прежде чем они падали в полном изнеможении на свои мешки, им заявляли, что расстрел будет произведен завтра. Боль делала их равнодушными к этим новым угрозам, но они вспоминали их несколько позже, когда пробуждались. Ни у кого не было основания сомневаться в той, что угроза будет приведена в исполнение. Так сидели они среди стонущих друзей и ждали своего последнего часа. Национальная революция готовила им «ночь перед плахой». Каждая минута казалась вечностью и слишком быстро приближала к концу. Рассвет, который проникал в темный подвал, возвещал наступление последнего часа. Караульный, молчавший ночью, иронически напевал, опершись о косяк двери, песню: «Утренняя заря, утренняя заря, засвети мне в час ранней смерти». (Эта деталь содержится в одном сообщении с Гедеманштрасее.) Над сводами слышны уже шаги. Но ночь еще растягивают.
Мы постоянно читаем в протоколах, что после этих угроз арестованные много дней оставались в ужасном состоянии полной неопределенности. Они слышат, как рядом снова начинаются избиения. Дверь к ним растворяется, они видят пытки. Время от времени их вызывают и снова «допрашивают».
[ 177 ]