...Гражданская война бывает иногда великим благом. Дайте же мне слово не изумляться, не негодовать; я сейчас разовью вам мою мысль, которую я вам высказал из шалости слишком неожиданно и резко. Гражданская война — это зло потому, что она противоречит безопасности и счастью, к которым люди стремились при образовании общества, и потому, что она губит множество граждан. Гражданская война — это зло, подобно тому, как ампутация руки или ноги является злом потому, что она противоречит организации нашего тела и причиняет мне жгучую боль. Но когда у меня гангрена руки или ноги, эта ампутация — благо.

Итак, гражданская война является благом, когда общество без помощи этой операции подвергается гибели от гангрены и, говоря без метафор, подвергается риску погибнуть от деспотизма. (...) Когда гражданская война вызывается анархией (...) гражданская война великое зло...

СОМНЕНИЯ, ПРЕДЛОЖЕННЫЕ ФИЛОСОФАМ-ЭКОНОМИСТАМ ПО ПОВОДУ ЕСТЕСТВЕННОГО И НЕОБХОДИМОГО ПОРЯДКА ПОЛИТИЧЕСКИХ ОБЩЕСТВ

(...) С тех пор как мы имели несчастье придумать земельную собственность и неравенство состояний, жадность, тщеславие, честолюбие, зависть и ревность стали разрывать наши сердца и, овладев правительствами, угнетают государства. Установите общность имуществ, и как легко тогда будет установить равенство состояний и утвердить на этой двойной основе счастье людей.(...)

...Чудовищное разнообразие правительственных форм, законов и нравов на земле,— зрелище, способное забавлять людей легкомысленных, но удручающее людей мыслящих, убедившихся, к стыду нашего разума, что человеческим родом всегда управляла какая-то слепая и капризная судьба. Каждый хотел создать себе счастье по своей прихоти и искал его то в роскоши и наслаждениях, то в алчности и изнеженности, то в угнетении других и в подобных же безумствах, а природа, установившая иной порядок вещей, насмехалась над нашими нелепыми затеями. Она наказала нас за наши заблуждения; почти все народы сделались жертвами неразумных законов, которые они сами себе создали. Повсюду общество было подобно скопищу угнетателей и угнетаемых. Тысячи жестоких революций уже тысячи раз меняли лицо земли и уничтожали величайшие империи и тем не менее столько раз повторявшийся опыт не заставил нас заподозрить, что мы ищем счастье там, где его нет...

...Цель моя — по мере сил моих открыть вам глаза, хоть и поздно, на те нелепые заблуждения, среди которых мы все, сколько нас есть, имели несчастье родиться и жить.(...) Я все более убеждался в слепоте и злобе людей, в бессмысленности их суеверий, в несправедливости, с которой ими управляют. Таким образом, хотя я никогда не был тесно связан с миром, я мог сказать вместе с мудрым Соломоном что видел — и видел, можно сказать, с удивлением и негодованием,— как по всей земле царит беззаконие.(...) Я видел столько злобы в мире, что даже самая совершенная добродетель и самая чистая невинность не были свободны от злословия клеветников. Я видел — и это можно еще и теперь наблюдать на каждом шагу,— как множество несчастных людей подвергается без всякой вины и основания преследованиям и несправедливому угнетению, видел, что их несчастье никого не трогает, что они нигде не находят милосердного покровителя, который пришел бы им на помощь...

Теперь, сэры, где бы мы ни спрашивали о королевской власти, я надеюсь, что ни один человек не смутится заявить об этом и не испугается изгнания ее, имея опору в акте парламента, в присяге солдат и согласие народа на своей стороне; ибо королевская власть подобна большому развесистому дереву: если вы срубите верхушку и оставите корни и боковые сучья, оно снова разрастется и получит свежие силы. Если кто-нибудь задаст мне вопрос: что такое королевская власть? Я отвечу: королевская власть бывает двоякого рода: одна — это королевская власть справедливости и это власть всемогущего бога, правящего мирно над всем творением и держащая его в своей руке. И это сила всеобщей любви, ведущая народы по пути истины, поучающая каждого поступать так, как он хотел бы, чтобы поступали по отношению к нему, ныне снова борющаяся плотью и кровью, свергающая все, что не может устоять, и приводящая каждого в единение с собою, единый дух любви и справедливости, который будет продолжать вести дело к восстановлению. Но эта королевская власть стоит надо всем, она попирает ногами все — алчность, высокомерие, зависть, себялюбие и других подобных врагов и отнимает царство и правление над творением из рук себялюбивой и заносчивой плоти. И над землею царит только один царь справедливости и он поистине — сам Христос, который изгонит проклятие. Но это не та королевская власть, изгнание которой имел в виду парламентский акт, претендующий на ее утверждение, хотя против нее борются и парламент, и армия, и духовенство, и народ. Но когда им будет дано узреть ее, тогда они будут плакаться, потому что они преследовали ее...

В начале времен великий творец — разум создал землю, чтобы она была общей сокровищницей, чтобы хранила зверей, птиц, рыб и человека, господина, предназначенного править этими созданиями; ибо человек обладал властью, дарованной ему над зверями, птицами и рыбами; но вначале не было произнесено ни единого слова о том, что одна ветвь человечества будет править другою. И причина этому та, что каждый отдельный человек, мужчина или женщина, есть сам по себе совершенное создание. И тот же самый дух, который создал земной шар, пребывает в человеке, чтобы он управлял землею. Так как плоть человеческая подчинена разуму, создатель дал его человеку, чтобы быть учителем и наставником для самого себя, поэтому он и не нуждается в поисках во-вне наставника или правителя, помимо себя, и не нуждается ни в каком человеке для поучения себя, ибо тот же самый помазанник, который обитал в сыне человеческом, научил и его всем вещам...

Масса вещей, о которых я хотел написать тебе лично, попали в мое деловое письмо, так как я его написал раньше. На этот раз не беда, что другие тоже прочтут обо всей этой чепухе. Я все еще не мог собраться с духом, чтобы сделать выписки из Ф[ейербаха]. Здесь, в Париже эта материя кажется очень скучной. Но теперь эта книга у меня дома, и я очень скоро примусь за нее. Сладкоречивый вздор Вейд[емейера] прямо трогателен. Этот молодец сперва заявляет, что хочет составить манифест, в котором он назовет нас негодяями, а затем выражает надежду, что это не вызовет личных недоразумений. Нечто подобное даже в Германии возможно только на ганноверско-прусской границе. Прямо скандал, что твои денежные дела все еще в плохом состоянии. Я не знаю никакого другого издателя для наших рукописей*, кроме Леске, которого пришлось бы во время переговоров держать в неизвестности о критике его издательства. Лёвент[аль], наверное, их не возьмет, он под различными жалкими предлогами отказал Б[ернай]су в очень выгодном деле (жизнеописание здешнего старика, в двух томах, причем первый должен печататься теперь, а со смертью старика тотчас же рассылаться, после чего должен сразу последовать и второй том). К тому же он труслив — говорит, что может быть изгнан из Франкфурта, У Б[ернай]са есть надежда пристроить книгу у Брокгауза, который, конечно, думает, что она написана в буржуазном духе...

Ваши сообщения о Бельгии, Лондоне и Бреславле*** были для меня очень интересны. Я ознакомил Эв[ербека] и Б[ернай]са с тем, что могло их интересовать. Держите меня также по возможности в курсе всего, что касается успеха нашего дела и более или менее деятельного участия в нем различных местностей, чтобы я мог, поскольку это будет уместно, рассказать кое-что здешним рабочим. Что поделывают кёльнцы?Отсюда я могу сообщить самые различные новости: 1) Со здешними рабочими, то есть с вожаками столяров из Сент-Антуанского предместья, я уже несколько раз встречался. У этой публики очень своеобразная организация. Помимо их дел, связанных с Союзом, — эти дела приняли весьма запутанный оборот из-за серьезных разногласий с вейтлингианскими портными*, — эти ребята, точнее, 12 — 20 человек из них, устраивают раз в неделю собрания, где до сих пор происходили дискуссии. Когда, однако, по вполне понятным причинам, материал для обсуждения иссяк, Э[вербек] оказался вынужден читать им лекции по немецкой истории, ab ovo, а также по политической экономии — отчаянная путаница, толкование «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» в духе «человечности». Тем временем появился я. Чтобы установить с ними более тесную связь, я им изложил в двух беседах развитие Германии со времени французской революции, взяв за исходный пункт экономические отношения...

Наше предприятие имеет здесь все шансы на успех. Эв[ербек] в восторге от него и желает только, чтобы мы не торопились с официальной организацией комитета, так как в ближайшем будущем предстоит раскол. Остаток вейтлингианцев, маленькая группа портных, будет, вероятно, скоро вышвырнута из здешней организации, и Эв[ербек] считает, что лучше подождать, пока это произойдет. Он, однако, думает, что вряд ли можно будет привлечь к участию в корреспондентском комитете более четырех или пяти человек, но этого вполне достаточно. Надеюсь, что в следующем письме я извещу вас об организации комитета. Эти портные, право, удивительные парни. Недавно они совершенно серьезно обсуждали вопрос о том, не лучше ли прикреплять ножи и вилки посредством цепочек. Их, однако, немного. Что касается самого Вейтлинга, то на последнее, очень грубое письмо парижан, которое мы ему переслали, он не ответил. Он потребовал, чтобы ему выслали 300 франков для практических экспериментов с его изобретением, но одновременно сообщил, что, по всей вероятности, это будут выброшенные деньги. Вы можете себе представить, что они ему ответили...

После утомительного и скучного путешествия я наконец в субботу вечером прибыл сюда. С Эвербеком встретился сейчас же. Он — парень очень живой, весьма покладистый, более восприимчивый, чем когда-либо, одним словом, я надеюсь — при некотором терпении — во всех отношениях хорошо поладить с ним. Плакаться по поводу партийных раздоров он перестал — по той простой причине, что сам вынужден здесь вышвырнуть нескольких вейтлингианцев*. Что, собственно, произошло между ним и Грюном, что вызвало разрыв между ними, об этом до сих пор мало известно. Несомненно только, что своим порой раболепным, порой высокомерным отношением Грюн сумел сохранить в какой-то степени его привязанность и уважение. Эв[ербек] прекрасно понимает, что собой представляет Гесс; он не чувствует ни малейшей симпатии к этому человеку. Он и прежде питал к нему личную ненависть еще с тех пор, как они жили вместе. По поводу вестфальцев я устроил ему порядочную головомойку. Вейд[емейер], этот негодяй, написал по-вестфальски слезливое письмо Б[ернай]су, изображая благородных М[ейера] и Р[емпеля] мучениками, которые охотно пожертвовали всем для правого дела, но которых мы, будто бы, с презрением оттолкнули и т. д.; и оба легковерных германца, Эв[ербек] и Б[ернай]с, в один голос принимаются вопить, что мы-де бессердечные люди и скандалисты, и верят на слово этому лейтенанту. Можно только удивляться подобному легковерию...